— Я скажу больше, Брауншвейг-Люнебург захочет присоединить к себе земли южной Саксонии. После того, как в его состав вошли Бремен и Верден, осталось совсем немного, чтобы претендовать на звание королевства, — добавил Криббе.
— Они как пауки в банке, так и норовят сожрать друг друга, — я поморщился. — И снова Ганновер. Без него, похоже, эта война все-таки не освятится. Самое главное и Август не был виноват. Захват Саксонии и ее раздел был всего лишь вопросом времени. Вот только из-за его многочисленных отпрысков сейчас начнутся проблемы. Ладно, я понял, что нужно будет в данный момент предложить Людовику, чтобы он ввязался по полной. А там, глядишь, и с индейцами придумаем, что сделать.
Не успели мы зайти обратно в комнату, как ко мне прихрамывая подошел молодой офицер.
— Господин граф, разрешите представиться, виконт де Крюшо, — он пристально смотрел на меня. — Скажите, мы не могли встречаться в Берлине, после его взятия войсками Великого князя?
— Эм-м-м, — вот черт возьми, и принесло же этого офицера сюда прямо из Пруссии. — Вряд ли, виконт. Я никогда не был в Берлине.
— Но я готов поклясться, — и он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, кого же я ему напоминаю.
— Каждому может что-то привидеться, — я похлопал виконта по плечу, и быстро отошел в сторону. — Черт подери. Я планировал немного задержаться в Париже, но, похоже, придется уезжать.
— И что мы узнали, пока находились здесь меньше недели? — пробурчал Криббе.
— На самом деле очень многое. Но самое главное, Людовик и его правительство очень сильно не любит англичан. Гораздо сильнее, чем хочет заполучить Саксонию. И это для нас в настоящий момент самое главное. А теперь пойдем отсюда, пока это слишком наблюдательный виконт не сложил все как надо и не раскрыл мое инкогнито.
Глава 3
— Миша, как я рад тебя видеть, — Алексей Петрович Бестужев выскочил из-за стола и бросился навстречу брату. Схватив Михаила за руки, он потащил его вглубь кабинета, в котором в последние недели проводил больше времени, чем дома. Михаил же, увидев красные, воспаленные глаза брата, только покачал головой.
— Не бережешь ты себя, Алеша, совсем не бережешь. Отдохнуть тебе надобно. За этим я и приехал. Аннушка в гости зовет, говорит, что мельком увидела тебя в церкви, и в ужас пришла. — Михаил продолжал разглядывать младшего брата, испытывая к тому жалость, столь нехарактерное для их семейства чувство.
— Некогда отдыхать, Миша, когда такие дела вокруг творятся, — вице-канцлер намочил платок в стоящей тут же на столе вазе, протер им лицо и бросил платок на стол. — Воронцов вон гоголем ходит, словно уже все в его пользу решено, а меня будто уже из дворца погнали. А все потому, что мальчишка этот гольштинский с братом его Романом какие-то дела ведет.
— Зря ты, Алеша, даже не попытался с наследником общий язык найти, — Михаил покачал головой. — Я бы на твоем месте со двора Молодого не вылезал, пока взаимопонимания не получится.
— Да хотел я. Столько раз пытался, — Бестужев махнул рукой. — Он как глянет на меня своими глазищами, так сразу прибить охота, так руки и чешутся. Не знаю почему, Миша, только чувство у меня завсегда складывалось, что не наш он, чужой совсем, пришлый.
— Тебя вовсю западником кличут, а мальчишка чужой, ну ты даешь, Алеша, — Михаил покачал головой. — Так нельзя, пора уже определиться.
— Я уже давно определился, Миша, — вице-канцлер покачал головой. — Нам надо союзы заключать с европейскими странами, перенимать у них многое, чтобы уже перестать мужиками лапотными быть, чтобы нас со всей душой в салонах заграничных принимали.
— Говоришь, будто бумагу тебе кто-то написал и выучить заставил, — Михаил встал с кресла, в котором сидел. — Слишком долго ты за границей пробыл, вот что я тебе скажу. Поговори с Воронцовым, может он что-то дельное скажет. Ведь можно же совместить ваши идеи да нечто новое придумать. А насчет отдыха, я не шутил, завсегда мы с Аннушкой рады будем тебя видеть.
И Михаил исчез, словно хлопушка шутовская хлопнула, осыпав комнату резанной бумагой.
Вице-канцлер вздрогнул и... проснулся. Подняв голову со стола, куда уронил ее прямо на бумагу, оставшуюся недописанной. Буквы все смазались, и превратились в сплошной ком. Бестужев провел пальцами по щеке, так и есть, вся рожа в чернилах. И надо же было вот та отвалиться. Да и сон чудной какой приснился. Будто они с Мишей вот так запросто разговаривают. Подойдя к зеркалу, висящему на стене, вице-канцлер попытался оттереть со щеки чернила, въевшиеся в кожу, смачивая платок слюной.
— Надо бы и взаправду вазу с водой завести. — Пробормотал он, раздраженно натирая кожу, которая уже становилась под чернилами ярко-красной. — А Михаил меня даже во сне поучать пытается. — Он раздраженно бросил на столик грязный платок, практически ничего так и не оттерев. Представить себе подобную ситуацию наяву было практически невозможно, братья вот уже несколько лет не разговаривали друг с другом. Но кое-что Миша все же сказал правильно, чтоб ему до конца жизни икалось, надо было поговорить с Воронцовым.
Дверь открылась, и в кабинет заглянул гвардеец.
— Тут Апраксин Степан Федорович, примете, али как? — Бестужев поморщился. До охраны Ораниенбаума местным гвардейцам было далеко. Да и докладывал о чьем-то прибытии Петру всегда Олсуфьев, который предварительно душу вытрясет из человека, а потом уж соизволит сообщить. Но от Волкова пока такого ждать не приходилось, дай Бог научится как-нибудь в будущем.
— Зови, — Бестужев посмотрел в зеркало. Да, нужно пораньше сегодня до дому уйти, да ванну велеть приготовить. Вернувшись за стол, Алексей Петрович сгреб испорченную бумагу, но прежде, чем под стол на пол бросить, попытался прочесть, что же он пытался написать. Ничего так и не прочитав, только зубами скрипнул, потому что совсем не помнил, что именно писал, когда сон так коварно его накрыл с головой.
Апраксин вошел в кабинет, и сразу же заметил беспорядок на столе у вице-канцлера. Да и во внешнем виде были изъяны. И это один из братьев Бестужевых, которые иначе, чем франты и не назывались. И даже покойного Ягужинского могли за пояс заткнуть. Степан Федорович только губы поджал, да кресло, предложенное, осмотрел, перед тем, как сесть в него, а то вдруг там чернила пролитые, как по дворцу идти, когда у тебя вся задница испачкана будет?
— Неважно выглядишь, Алексей Петрович, ой как неважно, — он покачал головой, и сел, по примеру Ушакова выставив перед собой трость.
— Не буду благодарить за добрые слова, Степан Федорович, — ядовито отреагировал Бестужев. — Хватит с меня Ушакова, который прямо перед носом у меня шиши крутил.
— Ну, Ушаков и не то сможет. Слыхал, сейчас из-за траура по усопшим, прими Господь их души грешные, — и Апраксин и Бестужев перекрестились, а затем Апраксин продолжил. — Так вот, из-за траура, все веселье в клубе свернулось. Остались лишь игровые забавы. Да и то, столы Андрей Иванович велел черным бархатом укутать. Но вот в качестве торжества на коронацию, планирует он нечто грандиозное. Уже сейчас места раскупают все те, кто здесь в Петербурге останутся. А останутся все, у кого должности в местных коллегиях. Как обычно Ушаков все в тайне держит, но, поговаривают, что хочет он все в виде сценок из «Декамерона» представлять.
— Тьфу, срамота какая, — но хоть и плевался Бестужев, а в глазах мелькнула заинтересованность.
— Еще какая, — Апраксин закатил глаза. — Я вот пока не знаю, здесь ли остаюсь, или же в Москву поеду. А ты как, решил уже?
— Смотря кого короновать будем, смотря кого, Степан Федорович. Самому поди обидно, что в последний момент тебя в войске Ласси на выскочку этого Салтыкова променяли? — Бестужев пристально смотрел на Апраксина.
— Это смотря с какой стороны глядеть, — Апраксин пожал плечами. — Вот не тянет меня отношения с Фридрихом портить. Так что вовсе не опечален я тем, что меня вот так подло заменили. Но, я ведь не про то, что Салтыков сейчас пытается Дрезден удержать. Я про другое пришел поговорить.
