эмпатии и сочувствия. И древнему миру очень повезло, что он сделал своей целью не мировое господство, а “всего лишь” сбор всех существующих в этом мире знаний о магии. При этом то, что эти знания кого-то там спасали, было лишь побочным эффектом процесса познания.
Так что обещания, которые он мне надавал, были пустым звуком. И как только я открыл кувшин — он тут же попытался захватить моё тело. Однако неожиданно для самого Бафомета моя душа оказалась “крепким орешком”.
Во-первых, из-за того, что моя перерождённая душа была больше и крепче, чем у любого обычного подростка. Во-вторых из-за оказанного мной сопротивления, тут я мог заслуженно себя похвалить.
Но был и ещё один фактор. Вплетённый в мою душу гримуар, который я считал поломанным и ущербным, неожиданно оказался намного сложнее чем даже Бафомет мог ожидать. И пока Бафомет был занят расшифровкой его структуры, я смог перехватить инициативу и начать выдавливать его из своей души.
Даже выброшенный из моего внутреннего мира, Бафомет бы не умер. В своей форме духа он был буквально бессмертным. Но, истративший последние силы, он просто рассеялся бы в пространстве. И восстановиться из такого состояния он смог бы только через несколько десятков, а то и сотен тысяч лет.
И, пропустив две тысячи, Бафомет не хотел пропускать ещё в несколько раз больше. А потому он прибег к последнему варианту. Не поглотить, а слиться с моей душой. И вот это как раз действительно была его окончательная смерть. Потому что, растворившись во мне, Бафомет перестал существовать как отдельная сущность.
Для меня, честно говоря, это был очень странный выбор. Сразу после побега из темницы совершать, фактически, суицид, при этом отдавая все свои накопленные знания и опыт тому, из-за кого ты, собственно, и умираешь. И в конце его главной эмоцией действительно было сожаление. Конечно же, ему не хотелось, чтобы всё заканчивалось вот так, не успев даже начаться.
Однако Бафомета всегда интересовали лишь знания. И ради того, чтобы продолжить их копить, он был готов отказаться от собственного Я. В конце концов, не было разницы, кто продолжит процесс познания.
К тому же в плену медного кувшина он, сам того не заметив, изменился. Я не понаслышке знал, что могло сотворить с разумом заточение в одиночной камере наедине с самим собой. При этом самым долгим сроком, что я проводил в “исправительной комнате”, было две недели. А он пробыл в темнице Агура больше двух тысяч лет.
На поверхности это не ощущалось, вряд ли даже он сам мог это в полной мере почувствовать. Но, бесстрастно заглядывая в его воспоминания, будто зритель — в кинофильм, я мог сказать, что самым последним, что он ощутил, были не сожаление и не злоба, а облегчение, смирение и принятие.
Своим отчаянным сопротивлением я заслужил его уважение и он не просто воспользовался единственным возможным способом продолжить накопление знаний. Он передал мне эстафету, доверил свою память, дал шанс. И, как бы я ни относился к безэмоциональному монстру, способному просто ради эксперимента устроить настоящий геноцид, я не мог не ощутить признательность и уважение по отношению к нему.
Отдыхай спокойно, древний маг. Я продолжу твоё дело и сделаю то, чего ты не смог. Клянусь тебе.
Почтив минутой молчания память Бафомета, это показалось мне правильным, я открыл глаза и тяжело выдохнул.
Да уж. Ночка получалась очень насыщенной, а ведь до её завершения ещё было долго.
И главным её событием было даже не то, что я неожиданно получил самое драгоценное наследство на свете. Важнее было то, каким образом я вообще смог это сделать? Почему Бафомет смог со мной разговаривать и почему я так спокойно смог его выпустить?
В первую секунду я подумал об особенностях перерождения. Но у самого Бафомета на этот счёт была куда более логичная, хоть и куда менее приятная теория.
Чтобы исключить риск того, что кто-то может соблазниться силой Бафомета, Агур, царь мудрости закольцевал контуры всех заклинаний его темницы на себя. И никаких проблем с освобождением Бафомета у меня не возникло скорее всего потому, что именно в этот момент Агур находится в критическом состоянии, возможно даже при смерти, если вовсе не мёртв. И это было очень плохо.
По идее в мире давно не осталось тех, кто способен ему навредить. Ну, кроме самих богов, конечно, но они никогда не стали бы вредить собственному избраннику. Но кто же тогда?
К сожалению, здесь, в подземелье, ответов я бы всё равно не получил. И было бы неплохо начать выбираться, благо у меня на примете уже было одно местечко, где в теории я мог бы получить ответы. Но для начала стоило всё-таки решить ещё несколько дел. Как философских и жизненных, так и чисто-практических.
Я поставил медный кувшин обратно на постамент, а крышку кинул себе под ноги. Создать иллюзию того, что Бафомет всё ещё внутри, с моими текущими способностями всё равно не получилось бы. Так что оставалось только сделать вид, что, освободившись из печатей Агура, он вылетел из кувшина и скрылся в неизвестном направлении.
По-хорошему, ещё стоило бы разрушить это место. Чтобы выглядело поубедительнее. И если раньше я не обладал для этого никакими навыками, теперь у меня была память Бафомета. С ней даже мой “экспериментальный гримуар” мог перестать быть ущербным. Впрочем, с учётом того, какую роль этот гримуар сыграл в противостоянии духу Бафомета, “ущербным” и “мусорным” его, пожалуй, стоило прекратить называть.
Впрочем, его дефективности и странности это не уменьшало.
Этот гримуар был со мной с рождения. Но тот, кто передал мне его, похоже, был тем ещё шутником. Потому что в “нормальных” гримуарах могло помещаться несколько сотен, а то и тысяч страниц с заклинаниями. В этом же содержалось тринадцать.
Моя память полнилась десятками тысяч разнообразных магических контуров, полученных от Бафомета. Но так как после слияния гримуара с душой применение магии было возможно только через него, использовать из них я мог всего тринадцать!
Ни один студент Башни Магии, готов спорить, даже не взглянул бы на такой гримуар. Но другого у меня не было, и приходилось применять то, что есть, как настоящий Джеки Чан — использовать подручные предметы.
И, кстати, в моём гримуаре было уже даже не тринадцать слотов. Отдав мысленный приказ, я вызвал вынырнувшую из груди книжечку и открыл её на “оглавлении”. Здесь в краткой форме было записано содержимое гримуара, то есть все
