ты выдержал, — сказал он. — Жертву описал правильно, процесс убийства воспроизвёл в точности. Лично я в пользе от этих твоих новых «приступов» убедился.
Юрий Фёдорович постучал шариковой ручкой по столу.
— Давай же, зятёк, напрягись, — сказал он. — Как выглядела убитая, я видел на фотографиях. А вот личность её убийцы мы так и не выяснили. Вспоминай. Важна любая деталь.
Зоин отец вновь заглянул в свои записи, пробежался глазами по строкам.
— Ты утверждаешь, что Анастасию Михайловну задушил мужчина, — сказал он. — Вот только я не пойму, почему ты так решил. Что тебя навело на эту мысль?
Перед моим мысленным взором промелькнули отрывки и недавнего «видения».
— Так… были же татуировки на его руке! — сказал я.
Показал Каховскому правую кисть, провёл по ней пальцем.
— Вот здесь. Точно. Я видел.
Юрий Фёдорович встрепенулся.
— Запомнил, какие? — спросил он.
— Тюремные… кажется, — ответил я. — Плохо в них разбираюсь.
Взял со стола вторую ручку, отобрал у Каховского блокнот. Зоя заглядывала через моё плечо, дышала мне в шею. Воспоминания об увиденном во время «приступа» пока не развеялись — рисунок получился похожим на оригинал.
— Вот так было, — сказал я. — Примерно.
Ткнул ручкой в неровные «солнечные лучи».
— Эти линии, возможно, чуть короче или длиннее, — добавил я. — Но в остальном… Дядя Юра, вот почти такая картинка у него на руке и была — нарисовал, как смог.
Юрий Фёдорович уставился на мой рисунок. Повертел его над столом. И вдруг вскинул брови.
— А ведь ты молодец, зятёк, — сказал он. — Умница. Видел я вот такую шедевру. Точно вам говорю: видел. На руке у племянничка покойной Анастасии Михайловны.
Каховский ухмыльнулся.
— Такую лапищу с женской рукой точно не спутаешь, — сказал он. — Молодчина, зятёк. Заслужил ты свой кофе. Но только не с зоны вот этот рисунок.
Зоин отец указал на картинку ручкой.
— Целину её племянничек ездил поднимать, — сказал он. — Во времена комсомольской юности. Там по дурости и набил эти художества — он сам мне рассказывал.
Юрий Фёдорович хмыкнул, сощурил глаза (будто прицелился).
— Помнится, у этого поганца было алиби, — сказал Зоин отец. — С дружками он в тот день праздновал. Без повода. Гадёныши. Вот мы его дружков за одно место и потрясём…
Каховский в предвкушении потёр руки. Улыбнулся, будто ребёнок, получивший на день рождения долгожданный подарок. А вот я не улыбался. Потому что вспомнил о том, как (будто бы сам) несколько минут назад убил человека (мой разум вновь и вновь возвращался к той сцене с убийством женщины). Я покачал головой. Отметил, что от Миши Иванова получил не самые приятные способности. Подумал: лучше бы я летал, как Супермен или швырялся паутиной и ползал по стенам, подобно Человеку-пауку. Ведь я и в прошлой жизни не любил смотреть ужастики. Но сейчас смотрел на счастливое лицо подполковника полиции и понимал, что стану просматривать документальный хоррор едва ли не ежедневно; а то и по несколько раз на день — вот как сегодня. Потому что вечером я просмотрю ещё один «фильм от первого лица»: увижу, как убивали Оксану Локтеву.
За ужином Каховский учил меня, правильно пользоваться моим новым умением. Втолковывал, на что нужно, а на что не стоило обращать внимание во время «приступа». Объяснял, что личность жертвы в моих видениях интересовала следствие в последнюю очередь: чаще всего она уже известна. Говорил, что важна любая деталь преступления, что подсчитывать предсмертные хрипы жертв — не моё дело. Моими важнейшими целями он видел две вещи: опознание убийцы и выяснение мотивов для совершения преступления. «Если ты после „припадка“ ответишь на эти вопросы, то считай, что основную задачу выполнил, — говорил он. — Не взваливай на себя работу следователя. Искать улики и доказательства — дело для следственной группы. Ты упростишь его, если укажешь нам направление поисков. Вот как сегодня: в случае со смертью Анастасии Михайловны».
Юрий Фёдорович описывал, как действовал бы он на моём месте. Что подмечал бы на местах преступлений, каким деталям не позволял бы «замыливать» его внимание. Призывал меня сдерживать эмоции и сознавать, что во время «приступов» я лишь бесправный наблюдатель. Говорил: мне будет проще сдерживать чувства, когда пойму, что вижу не реальные события, а будто бы просматриваю кинохронику. Настаивал, чтобы я не отвлекался на чувства: они притупляли внимание. Я слушал рассуждения и наставления Зоиного отца и понимал, что тот уже встраивал вновь открывшееся Мишино умение в процесс своей работы по поиску преступников. Каховский причислил меня к «инструментам» следствия (будто некий анализ ДНК или электронный каталог отпечатков пальцев). И наверняка уже распланировал моё использование во многих пока «не закрытых» делах.
Я представил, как два-три раза на дню буду участвовать в убийствах: душить, резать, стрелять, бить «твёрдым тупым предметом», а то и давить людей колёсами автомобиля. Невольно содрогнулся. И тут же попросил Каховского поумерить желания. Заявил Зоиному родителю, что использование труда несовершеннолетних в СССР регламентируется законом. А малолетних, как я, и вовсе запрещено припахивать — тем более на «вредных производствах». Сказал: считаю просмотр убийств пагубным занятием для своей детской психики. Но всё же «сознаю ответственность перед советским народом». Поэтому «согласен на эксплуатацию своей способности не чаще, чем раз в две недели». Добавил, прежде чем Каховский обрёл дар речи, что первое время готов помогать «родной милиции» еженедельно: к примеру, по субботам. Но не чаще. Иначе «дядя Юра» получит в зятья «психа».
Каховский не пожелал править уже расписанные в его воображении планы — «наехал» на меня морально, в лучших традициях фашистского гестапо. Но тут же нарвался на возмущение дочери. «Папа!» — хлестнул ему по ушам Зоин возглас. Юрий Фёдорович яростно сверкнул глазами, но промолчал. А через десяток секунд он «сдулся» и пошёл на попятную. Заверил, что уважает мои права, как советского гражданина. Но он вынужден «радеть о рабочих интересах». Пожаловался, что «важные дела» «высокое начальство» требует закрыть до Нового года. И я помог бы в этом и милиции, и лично ему, моему будущему тестю, отцу такой умной и красивой девочки (мы с Каховским разом посмотрели на Зою — у той от смущения порозовели щёки). Я поинтересовался количеством «важных» дел. На что Юрий Фёдорович ответил небрежным взмахом руки и словами: «Не так уж много».
Он всё же выманил у меня обещание «заглядывать на кофе» трижды в неделю, после тренировок. «Такой график будет только до Нового года! — заверил Каховский. — Сам понимаешь: время не терпит». Он театрально нахмурил брови. «А после праздника сократим твои „припадки“, — пообещал Юрий Фёдорович. — Как ты и хотел: до раза в неделю. Чтобы дочь не решила, будто я не забочусь о здоровье зятя. Один единственный сеанс по субботам. И всё! Если, конечно, не возникнут экстренные случаи». «А экстренные случаи непременно появятся», — мысленно добавил я. Но не озвучил свои догадки. Лишь поинтересовался, какие плюшки получу за «помощь следствию». Орден, медаль или даже грамоту Каховский мне не посулил. Юрий Фёдорович заявил, что я уже почти забрал его главную «драгоценность» (выразительно посмотрел на дочь). Пообещал регулярно премировать меня чашкой крепкого кофе.
Напоследок Зоин отец предложил мне забыть о карьере в сфере торговли. Сказал, что отныне моя судьба — влиться в ряды доблестной советской милиции. «Умишком ты, зятёк, не блещешь, — заявил Юрий Фёдорович. — Но „умных“ у нас в органах внутренних дел хватает. А вот тех, кто действительно что-то умеет — тех маловато. Так что дорожка у тебя одна, зятёк: в нашу Великозаводскую академию МВД СССР. С твоим везением в операх делать нечего. Но вот учеба на факультете экспертов-криминалистов — это твоё. Возьму тебя потом в Великозаводское УВД. Будешь у нас как сыр в масле кататься. Если обеспечишь Управлению рекордные показатели раскрываемости. Будут тебе и грамоты, и премии, и медали. А главное: гарантирую тебе хорошее отношение со стороны умного и справедливого начальника. К тому времени я уже наверняка переберусь из кресла зама в кабинет начальника УВД».
По пути домой я размышлял над словами Каховского. Шёл неторопливо: боялся растрясти набитый отбивными и жареной картошкой живот, в котором плескались ещё и три порции кофе. Прикидывал, хочу ли в этой жизни надеть милицейскую фуражку и погоны. Знакомая и привычная работа в торговле поднадоела ещё в прошлой жизни. Она сулила хорошие заработки. Но обещала «повторение пройденного». Я не стремился
