Сказать мое впечатление? Я был в шоке. Жизнь полна сюрпризов. Нам везде показывали вождя как гордого, статного и величественного человека. Внушающего если не благоговение, то по крайне мере уважение.
Картины, фильмы, спектакли — все шло в одной струе. Для создания необходимого образа. А я увидел перед собой, вместо «большого и страшного джЫгита», маленького сухонького человека, с плохо действующей одной рукой и почерневшим от забот и тревог лицом. Величественности в нем не было ни на грош. Как говорится, любого короля играет свита.
И еще одно свежее московское впечатление. В этот раз я ехал в Москву налегке. Без обычных змей и чемоданов. И никакого товара не везу. Пуст, как вывернутый наизнанку карман. А осенние вещи для бывших польских земель, на выброс, я решил прикупить сразу в Москве. Чтобы не вести засаленные плащ из брезента и ватник через половину страны. Делов-то: сходить на толкучку и подобрать себе необходимые б/у шмотки?
Но оказалось, что ни на толкучку, ни на рынок мне ходить не надо. В каждой избушке свои погремушки. Все вполне цивилизованно. Об этом я нигде никогда не читал, это не афишировалось, но сейчас в Москве расплодились многочисленные ларьки и магазинчики, в которых хозяйственно продавали имущество арестованных людей и целых семей.
Там можно было найти все, кроме, естественно, дорогих вещей: плохонькую мебель, одежду, уже поношенную обувь, мужское, женское, даже детское белье, примусы и керосинки, лыжи, велосипеды, репродукторы, детские игрушки, музыкальные и слесарные инструменты, патефоны, граммофонные пластинки, посуду, столовую и кухонную, даже с прилипшими остатками пищи, сковородники, ухваты, самовары, чайники, половики…
Это было все, что осталось от когда-то живших в этом городе людей, убывших «в неизвестном направлении», может быть, единственное, что вообще могло напомнить об их былом существовании. И оставшиеся покупали этот жалкий скарб у палачей, зная, что могут точно так же исчезнуть, а потому цеплялись не только за свою, но и за остатки чужой жизни…
Купил все необходимое для своей осенней экспедиции и я. Изображая твердость духа.
В общем, впечатлений от этого посещения столицы я хлебнул с горочкой. Но главное все дела сделал, бумажки необходимые выправил, можно спокойно отправляться за польскими трофеями. Надо же мне к предстоящей войне готовиться?
А как реалистично выразился товарищ Сталин: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию, не будет он сражаться и за советскую власть… Может быть будет сражаться за Россию.» Так что красный вождь уже прикидывает хрен к носу как ему удержаться у власти. Даже готов частично реабилитировать казачество, ввести погоны в армии и снова открыть церкви. Если очень припечет…
Глава 3
Отлежавшись, я сходил в туалет. Посетить «удобства». Благо уже было очень надо. Где-то в вагоне, за закрытыми дверями купейных пеналов, уже снова доносились резкие звуки гармоники и бившее по ушам пьяное пение. В сортире я умыл свою помятую физиономию, поцокал языком, рассматривая в зеркале небольшой синяк на левой щеке. Бриться не стал. На Волыни я и с бородой похожу. А потом ее сбрею. Может кого из свидетелей этим нехитрым способом введу в заблуждение. В некоторых делах популярность будет излишней.
По возвращению в купе, я был немилосердно отловлен ожившим к этому времени Семеном Марковичем. Этот субъект сидел и набивал себе махоркой ( а может и какой-нибудь непонятной шмалью) дневной запас папирос, но увидев меня, сразу бросил это занятие. Семен был украинским районным прокурором, ходатайствующем в Москве о своем новом назначении. На более тепленькое местечко. Словно блудливый кот, отправившийся на поиски новой хозяйки.
А еще Семен, как он сам нам вчера говорил, был маньяком-любителем и очень любил расстреливать людей: он брал человека за ухо, оттягивал его и стрелял в висок. Да уж, не все работники успели перестроится после достопамятного 1937 года. Многие, дорвавшись до сладкого, втянулись. Да и инерция мышления присутствует…
Естественно, этот придурок, грабли ему в задницу, с ходу решил меня построить. А возможно влезть на шею, повесить лапшу на уши, или тупо кинуть. Да-да-да — всё именно так.
Действовать прокурор, сверкая свежим большим налитым «бланшем» под глазом, решил занудно. Руководствуясь передовицами газеты «Правда». Чтобы бить в цель без проигрыша.
— Вот скажите, Михаил! — распространяя вокруг зловонное облако перегара, немного писклявым голосом начал издалека Семен Маркович. — Вы человек еще молодой. Что Вы думаете о буржуазных пережитках, которые, к сожалению, у нас в стране «ещё существуют»?
— Э-э-э… — пойманный врасплох только и сумел выдавить я. Про себя в очередной раз подумав: «Интересно, кто же ему так колоритно с лысины волосы в нос и в уши целыми пучками пересадил?» Впрочем, если я протормозил на словах, то мои дела не подкачали. Я с невыразимым изяществом икнул, а потом, жестом исполненного истинного благородства, утробно отрыгнул, послав в харю советского работника юстиции густую волну кислого перегара.
Но прокурору мой ответ явно не требовался, потому что дальше, он разогнал ладонью скопление ароматов, напоминающих одновременно и о сточной канаве, и о разоренном кладбище, и разразился речью, как по-писанному.
— Вообще-то для меня всё просто и ясно: мы строим коммунизм, который уже не за горами, вот-вот наступит, надо только освободиться от тех немногих, кто мешает этому стремительному наступлению коммунизма. Поэтому мне и надо было стать прокурором. А вот мировой империализм, конечно же, отвратителен. Там рабочий класс в тисках, там процветает буржуазия. И с этим надо бороться. Надо помочь мировому пролетариату. Ведь давно замечательно сказано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» А что-то застопорилось, чего-то не соединяются. Надо помочь. Каждый как может.
Надо же, сколько слов и не одной своей собственной умной мысли! Но я с каменным лицом сурово внимал Семену Марковичу. А тот потихоньку раздухарился, брызгая слюной и пеной:
— Поэтому надо вступать в МОПР, Осоавиахим, рьяно бороться с упадническими течениями в среде молодежи в сфере «есенинщины», словом, всеми силами вырывать международный пролетариат из цепких рук мирового империализма. Ведь в капиталистической Америке казнят что ни день на электрическом стуле ни в чём не повинных рабочих Сакко и Ванцетти, обвинённых в чём-то. Я уже не помню в чём. У нас надо трубить на каждом углу о несправедливом положении рабочих в Америке! Какая нечеловеческая несправедливость — там, в этой ужасной Америке, где нет свободы для простого человека. Не то что у нас.
И прокурор вопросительно уставился на меня, пытливо отслеживая мою реакцию. Улыбка блуждала на его толстых губах. Прямо герой только что нашумевшей картины «Партийный билет». У-у-у, похоже, назрел разбор полётов.
Ну что за люди? Настоящие скоты! Ни одна тварь же не подойдет и не скажет: «Миша! А не надо ли тебе опохмелиться?» Нет, все из себя философа Спинозу задрипанного строят! Да с задней мыслью.
Так как стоит мне ляпнуть, что и у нас рабочих не жалуют и стреляют их легко и просто за любой пустяк, прокурор, вошь подмышечная, отметит этот факт в своих анналах. И мне не поздоровится. А как у нас постоянно любят говорить: «Всегда ходи строем, не выпендривайся, не будь героем!»
Небось сам Семен Маркович, выслужившийся из «конторских мальчиков», уже организовал столько расстрельных приговоров, что их хватит на большое городское кладбище. Но это же другое!
Проза действительности такова, что бесплатная рабочая сила в Стране Советов требуется во всевозрастающих объемах. Хотя и в преддверии войны казнить людей стали поменьше, чтобы не озлоблять народ, но законы экономики суровы. Себестоимость надо снижать. В первую очередь издержки на трудовую составляющую. То есть власти может и желают дать народу некоторые послабления, но уже не в силах по инерции повернуть заклинивший штурвал.
