вот чаю выпью, — Решила она.
Борщ оказался офигенный, а косточка — правильной. Ложку Хэруки предусмотрительно оставила на столе, поэтому я, с наслаждением дохлебав борщик, взял косточку и «выстукал» из нее на ложку костный мозг. Глядя, как я поглощаю желеобразную массу, Кохэку морщилась и слегка зеленела. Ой, да ладно тебе, азиаты же и не такое едят. Видимо, что-то личное.
— Понравилось? — Появилась в кухне Хэруки в своей изначальной, зеленоволосой форме.
— Я в полном восторге! — От души похвалил я ее и кинулся обнимать, — Как и от тебя!
— Больше я не буду менять цвет, — Пообещала она.
— Я люблю тебя любую, но такую все-таки чуть-чуть больше. Совсем немного! — Улыбнулся я ей.
— Тогда я тоже поем! — Решила Хэруки.
— Я что, подопытный кролик?! — Сымитировал я обиду.
— Эй, я вообще-то все еще здесь! — Прервала трогательный момент Кохэку.
* * *
Проводив подругу до дома, возвращаясь обратно, обсудили с Хэруки завтрашнюю поезду в Синай — на Танабату, и наткнулись на выгружающегося из такси деда. Облом! Мог бы поездить и подольше, старый хиккан! Поздоровались с Ринтаро-сенсеем, немного посовещались и решили попрощаться — Хэруки хотела обсудить с дедом его поездку, а я — получить люлей от бати за ночевку вне дома.
Люли немного смягчило мое вчерашнее предупреждение — воспользовавшись минуткой, когда Хэруки скрылась в ванной, я позвонил и предупредил Есикаву-сан — батя опять не ночевал дома — что останусь у друзей. Покаявшись и согласившись с тем, что надо предупреждать заранее, немного поговорил об Акире — батя «порадовал» новостью, что надежно прикрыл наши задницы, отправив доносы полиции, в школу и на работу Акире. Батя пообещал связаться с Синохарой-саном, чтобы убрать песни из ротации на радио, где их до сих пор время от времени крутили. Ну, отцу виднее, верно?
— А, фотки с фестиваля фейерверков уже готовы? — Заметил я копающуюся в фотках сестренку через открытую дверь ее комнаты.
— Готовы! Смотри, какая! — Протянула мне фотографию Чико. На ней — все мы: одетая в милейшую юкату в розовых тонах сестренка и одетые в традиционные кимоно мы с батей на фоне шикарного фейерверка. Увы, Хэруки с нами не ездила, но все равно было весело. Компенсируем Танабатой, куда мы поедем завтра вдвоем. Хорошо, что батя в наказание не «зарубил» поездку. Услышав звонок телефона, прошел на кухню и снял трубку. Звонил кто-то из школы, спрашивали отца. Немного мандражируя — надеюсь, планы не сломаются — позвал его и вручил трубку.
— Да, — Ответил он трубке, — Да, знает, причем на каком-то запредельном уровне, — Явно похвастался он каким-то из моих многочисленных навыков, — В отпусках, значит? — Длинная пауза, — Всего на пару часов? Хорошо, скоро будем, — Свернул он разговор и попрощался.
— Танабата же не отменяется? — Запросил я подтверждение, обрадовавшись фразе про «пару часов».
— Не отменяется. Судя по всему, во всей Уцуномии не нашлось человека, способного поговорить с парой русских, — Недовольно буркнул он, — Так что оденься прилично, поработаешь переводчиком, — Огорошил он меня.
Соотечественники! Это я с радостью! Пылая энтузиазмом, облачился в школьную форму, и батя повез меня куда-то.
— Купим камеру на обратном пути? — Воспользовавшись случаем, начал клянчить я.
— Если справишься — купим, — Кивнул он.
— Отлично! У меня уже руки чешутся! — Обрадовался я, потирая чешущиеся руки.
* * *
Машина припарковалась около больницы — в нее отец возил меня чинить руку. Внизу нас уже ждал худощавый низенький японец в очках и костюме, представившийся менеджером госпиталя.
— Япония оплатила лечение двух русских детей, пострадавших в техногенной катастрофе под Уфой, — Выдал он то, что я меньше всего ожидал услышать, — С детьми приехали родители, их проживание оплачивал СССР. Мы поселили их в общежитии при госпитале. Три дня назад СССР прекратил поступление денег за их проживание. К сожалению, у нас нет средств на их содержание. Само собой, лечение детей продолжится — оно ведь полностью оплачено, но девочке всего четыре года, а мальчику — пять, поэтому им нужны родители. Руководство госпиталя не знает, как разрешить эту ситуацию — мы несколько раз звонили в посольство СССР, но там только кормят обещаниями. Они даже не прислали переводчика! — Приподнял он брови, — Поэтому мы и начали обзванивать местные школы в поисках учителя русского языка, но сейчас лето… — Он развел руками, — Но в Йохоку сказали, что ваш сын, Одзава-сама, знает русский язык. Не мог бы он узнать у этих людей, могут ли они сами оплатить свое проживание?
Батя что-то отвечал, но я пропустил это мимо ушей. Нигде раньше не слышал, чтобы советских детей отправляли лечиться в Японию. Но, раз они здесь, значит отправляли. И отправляют. Зато слышал историю, как какому-то КГБшнику не выделили триста долларов на лечение ребенка, и в итоге он стал предателем. Нет, предательство никаким оправданием не перекроешь, но почерк Родины узнаю.
— Сын? — Окликнул меня батя, вернув в реальность.
— А? — Вздрогнул я, — Да, поговорю конечно.
Менеджер провел нас по коридору на второй этаж, где располагалось ожоговое отделение. Позвонил во входную деврь, нам открыли. Около одной из палат сидели двое — стройная симпатичная женщина лет двадцати пяти с бледным интеллигентным лицом, в чёрной юбке и бело-зеленой блузке в горошек и хмурый мужик в рубахе в бело-коричневую полоску с коротким рукавом лет сорока. У обоих на лице следы многодневного горя. Сглотнув ком, подошел к ним:
— Здравствуйте.
— Здравствуй, мальчик, — Не глядя на меня, машинально ответила женщина тусклым, безжизненным голосом. Поняв, что что-то тут не так, удивленно посмотрела на меня.
— Меня зовут Иоши, знаю русский язык, меня попросили с вами поговорить, — Представился я, старательно «эл»-кая.
— Наконец-то! — Вздохнула женщина, — Приходил тут врач, пыталась с ним поговорить, но… — Она махнула рукой, — Меня Людой зовут, Людмила Леонидовна, — Представилась она, — А это Федор Петрович, — Кивнула она на безучастно глядящего в стену напротив мужика.
— Что у вас случилось? — Спросил я, усаживаясь на скамейке рядом.
— Дети у нас в начале июня обгорели в поезде. Мама с Танюшей в санаторий поехали, — Видимо, неверно поняв мой вопрос, начала она рассказывать, — Нам этот санаторий профсоюз каждый год дает, как чернобыльникам. Я часы в музыкальной школе взяла. Немного совсем — сольфеджио, историю музыки. А потом ещё и домбра подвернулась в доме культуры. Так я осталась, а мама с Танечкой поехали, — Зачастила женщина,
