Сюззи. Девочка вырастет красавицей, будет повелевать мужскими сердцами и владеть их кошельками. Если вырастет. Стоит ли, нужно ли это ему? Будет ли она ему благодарна за ее судьбу, выбранную им? Или возненавидит и проклянет?
-Сюззи.
-Да, высокий господин Лео.
-Я спрошу один раз и ответ твой должен быть искренним и правдивым. И ответить ты должна будешь только «Да» или «Нет». Прежде чем ты ответишь, знай – твоя жизнь изменится бесповоротно навсегда. Навсегда это навсегда. Ты это понимаешь? –короткий кивок – Хорошо. Ты будешь рядом со мной – рядом со мной в огне, в холоде, в смертельной опасности. Да, я буду тебя беречь и оберегать как самое себя и больше, но даже Великая Сила не может предусмотреть всего. Сюззи, ты…
-Да!
Он помолчал, неожиданно для себя пожевал губами – что за мерзкий жест! – легко погрозил пальцем:
-Я еще не спросил тебя, Сюззи. Больше так не делай.
-Простите меня, дядя Лео. Я больше так не буду.
-Чудно.
Указательный палец самопроизвольно лег на ямочку подбородка. Чужой это жест, знакомый, но не его. Это даже не привычка, это подражательство, это обезьянничанье.
-Сюззи, желаешь ли ты стать моей Ученицей?
-Да, мессир! Я желаю!
-Сюззи, Сюззи…
-Да!
И когда звонкая гласная «а» стихла, он почувствовал, как что-то коснулось его плеча и ненадолго сжало его. Так кладут руку на плечо и сжимают его, одобряя и поддерживая. Что ж, если сама Темная Мать не отвергает и не порицает его спонтанное решение, а наоборот, то он все сделал правильно.
-Собирай свои вещи, Ученица. Утром мы покинем этот город. Нас ждут и не дождутся Теплые берега и герцог Локкский.
-Я быстро-быстро, дядя… Да, Учитель. К утру я буду готова.
-Чуд… Гм-м! Прекрасно, Ученица. Младшие?
-Да, Владыка.
-А где тут самый лучший бордель? Необходимо продолжить ваше обучение, Себастьян и Заря, как вам казаться людьми. Простецами. Низшими.
-Владыка?
-Вот же валенки боевые. Урфин Джюса деревянные бойцы. Себастьян, узнай.
-Да, ваша милость. Я мигом!
-Заря, а ты не лыбься кисло, как преподаватель нравов и доктор морали – ты идешь с нами.
-Ох, Владыка!
Он заинтересованно посмотрел на своего ангела эфирного, не способного взлететь к небесам из-за тяжести стали острой, что под лифом и в лифе, под корсетом, платьем, нижними юбками, кружевами, в волосах и даже неудобно предположить где, спрятано.
-Я не могу понять, Слуга, чего в твоем восклицании больше – удивления или предвкушения?
-Мой господин, больше всего в моем ответе вам - скромности.
Засранка.
Дижонский бордель произвел впечатление. Себастьян даже не рассматривал варианты «подешевле» и «попроще», да и в средствах он его непредусмотрительно не ограничил. Велели ему найти, они нашел – самый лучший, самый дорогой бордель, грандбордель.
Трёхэтажный, мать его, почти дворец, с широким пространством перед входом. Суровые охранники на дверях. Множество светильников – на масле никто не экономит – гонят тьму и тени прочь. Брусчатка подметена и вымыта, пара мальчишек с холщовыми мешками в полной готовности прибрать конские «яблоки». Напротив борделя трактир, выше среднего уровня. У входа в него и рядом трутся, кучкуются в группы суровые усатые и бородатые мужчины с ног до головы обвешанные оружием. Охрана решивших отдохнуть благородных, владетельных и прочих господ. Правильно он решил не брать с собой младших. Смотрелись бы они здесь как линкор «Ямато» в полной боевой готовности, среди юрких миноносцев и стремительных эсминцев. Мрачно, сурово и вызывающе. К ним бы прицепились, они бы всех убили. Не нужный ему шум и проблемы с их нанимателями. И это однозначно, пусть эти усачи хоть пушками вооружаться.
Толку то от размера твоего тела, будь ты хоть трижды матерый и опытный телохран, если рядом с тобой режет океанскую волну нещадно тяжелым форштевнем прирожденный убийца. Монстр с двумя сердцами и бешеной регенерацией. Продержишься на половину секунды больше и все. А приказывать «младшим» никак не реагировать на откровенные наезды, это ломать об колено их нежную и ранимую психику. Дети же, сущие дети. Такие же бездумно жестокие и делящие мир на своего Владыку и просто «мясо». Цвет на белый и черный. А мир они не делят, они в нем живут. Просто живут.
Что-то он излишне задумался. Прочь, прочь мысли! Он ведь пришел сюда развлекаться, отдыхать, набираться новых впечатлений и ощущений. Да, Леонардо был в разных борделях и жаркий опыт его стучался в его сердце огнем воспоминаний об испытанном, но это был он, а сейчас это… Гм, это он. Что-то все-таки необходимо предпринимать со соей звуковой и смысловой идентификацией, господин баронет Дарт Серенус. Тьфу!
Он вошел в услужливо распахнутые перед ним двери – низшие «на дверях» умеют каким-то взращенным долгими годами работы чувством определять, КТО перед ними. И пусть на нем скромная кожаная куртка, прикрытая плащом, серебряная цепь баронета, ножны шпаги просты и не изукрашены драгметаллами и драгоценными камнями, двери распахнулись как перед герцогом. Стремительно быстро, широко, с глубокими поклонами и опущенными глазами. Чуют, директора «вертушек», верно чуют.
Хаос круглых столиков, кресел, диванов, диванчиков, банкеток, соф и изогнутых в спинках невесомых стульев. Свет приглушенный, шум оживленный, звенит хрусталь, злится на него и громко брякает стекло. Смех, смех, смех. Заигрывающий, сытый, мурлыкающий, обещающий, натужный, вынужденный. Разные голоса. В основном звонкие или бархатные женские. Девушки, женщины, дамы, девчушки на вид и на вес вьются малыми роями, перемещаются, порхают. Теплом своего тела греют сидя на коленях иззябших в одиночестве мужчин. Мелкими глотками пьют легкое вино, машут на себя или едва касаемо бьют по шаловливым ручонкам веерами. Смеются, закидывая далеко назад голову, удлиняя и обнажая красивую беззащитную шеи – кто как хочет это видеть. Встряхивают локонами, буйными гривами, красуются строгими прическами. Смеются широко открывая рот, хвалясь жемчугом зубов и розовыми невероятно чистыми – однозначно лезвиями налет соскребали, язычками. Буйство красок, буйство плоти. Кто-то так уже говорил? Ну пусть предъявит за свои авторские права.
Он ледоколом пронзил, расколол смесь горячего дыхания и ароматов, сел, сразу откинувшись на широкий дива. Подтянул носком сапога банкетку, выложил на нее ноги, безнадежно портя бархат обивки шпорами. Встретил лучиками долгожданного веселья взгляд дернувшегося неприметного человечка у стены, громила-горилла рядом с ним был умнее, стоял недвижимой статуей. Соображает человек.
Он щелкнул пальцами в никуда, не сомневающийся, что тут же появятся исполнители его желаний.
Он отдавал себе отчет, что его несет, он ведет себя вызывающе, на грани, но… Но ему было наплевать. Тесные оковы
