не потеряла хватку, и наконец, дождалась открытия сезона охоты.
Я метнулся к соседу. Его как раз заканчивал мурыжить молоденький опер. Как самого неопытного его старшие напарники оставили брать объяснение, а сами уже рыскали в поисках скупщиков антиквариата.
Свидетель оказался под стать своим убитым соседям. Вид неряшливо-небритый. Под глазом отдающий желтизной застарелый фингал, рядом на скуле кусок лейкопластыря. Одет в подранные на коленях трико и майку-алкоголичку.
В советское время любой алкаш ассоциировался с такой майкой на лямках. Поскольку она в те годы являлась элементом нижнего белья и была у каждого мужчины. Приличный человек на улицу в таком виде, конечно же, не пойдет, а алкаш запросто.
— Привет, — кивнул я оперу. — Там со свидетелем еще раз Дубов хочет переговорить.
Опер и Петр Васильевич Березкин (так звали алкаша) встали и направились за мной. В комнате убитых Березкин остался в дверях, не решаясь проходить дальше. Топтался и, поглядывая на трупы, торопливо отводил взгляд в сторону. В его красных глазах сквозило беспокойство. Понять можно, не каждый день твоих соседей убивают. А еще он косился на недопитую бутылку водки, что Витя старательно мазал дактилоскопической кистью. Горбатого могила исправит.
— Товарищ, — Дубов глянул на алкашика, как строгий профессор на нерадивого студента, — Что же вы нам про икону ничего не сказали?
Глеб Львович кивнул на пустующий угол:
— Давно ее нет?
— Так, эт самое, — Петр зашмыгал носом и почесал плечо с татуировкой. — Кто ее знает? Ну висела и висела, а куда делась понятия не имею, товарищ следователь.
Синюшно-зеленый узор на плече Березкина с натяжкой можно было назвать татуировкой. Голая наливная женщина с нечеткими очертаниями и текстом внизу: «Наташа».
— Куда делась икона, это мы разберемся, — сказал Дубов. — Вы лучше скажите, когда она пропала?
— Так, эт самое, сегодня была еще, вроде…
— Точно?
— Да, точно, вспомнил, — закивал поклонник Наташи и часто заморгал. — Покойница тетя Шура сегодня крестилась в обед, когда я у них был. Что-то там прощения просила и на икону при этом смотрела. Ругнулась на сына и сразу за непотребство прощение попросила.
— Ясно, а потерпевшие вам ничего про эту икону не рассказывали, не говорили о ее ценности? И откуда она у них появилась?
— Как же не рассказывали? Рассказывали, — Петр провел глазами вверх влево и поскреб щетину на опухшей морде. — Тетя Шура говорила, что от бабки ей икона досталась. А той от ее бабки. Получается, эт самое, старинная штука. А про стоимость не скажу. Но один момент запомнил, когда Пашка похмелиться хотел, а денег на беленькую не было, он собирался обменять икону на самогон в соседнем бараке. Так тетя Шура его скалкой отходила так, что он два дня у меня жил, боялся дома появляться.
— Я смотрю, тетя Шура была боевая женщина, — задумчиво проговорил Дубов. — А что у вас с лицом?
— Так с братом своим повздорили, еще неделю назад. Он долг мне не хотел отдавать. Трешку уже второй месяц не возвращает.
— Я не про синяк, а про пластырь.
— А-а… Так это я в погреб спускался сегодня за закуской и морду ободрал. Там гвоздок торчит, эт самое, вечно я за него цепляюсь. Все никак руки не дойдут молоточком его загнуть.
Петр Березкин волновался и оттягивал вниз майку, будто хотел казаться презентабельнее, но напоминал деревенского худого поросенка, что наелся крапивы и загорал в грязной луже.
Пока они разговаривали, я все внимательно слушал и при этом успел отснять на Зенит обстановку в квартире, щелкнул положение тел крупным планом. Ножевые ранения сфотографировал с масштабной линейкой.
— Аристарх Бенедиктович, — обратился я к начальнику (мне в голову вдруг пришла гениальная мысль, как побеседовать с Березкиным наедине). — Давайте я свидетеля здесь дактилоскопирую, все равно уже освободился.
Потом повернулся к Дубову:
— Глеб Львович, он вам больше не нужен?
Тот замотал головой, Паутов тоже был не против моего предложения.
Я вытащил из чемодана Вити коробочку, заляпанную черными мазками. Бланк дактокарты и кивнул Березкину:
— Пройдемте, гражданин, я пальцы ваши откатаю. Если можно, то лучше у вас в комнате. Чтобы здесь никому не мешать.
— Пальцы? Зачем? — удивился Петр.
— Стандартная процедура, — пояснил Паутов. — Вы были вхожи в жилье потерпевших и сегодня здесь находились. Нам нужно отсечь ваши следы от улик, оставленных преступниками.
— Ну надо, так надо, — пожал худыми плечами Петр.
Мы прошли в его комнату. Я поплотнее закрыл дверь. Раскрыл коробочку, извлек оттуда маленький валик, тюбик с черной краской и раскатное стеклышко, покрытое тысячами слоев черноты.
Разложил все это на столе, сдвинув в стророну грязную посуду и засохшие хлебные корки.
Но дактилоскопировать не торопился. Осмотрелся. Комната хозяину под стать. Замызганная, бедная и аскетичная. В углу кирпичная печка. На листе жести, прибитом к полу перед топкой — еле заметная бороздка золы. Печку с весны никто не топит, откуда она взялась?
Я подошел и потрогал облезлые бока кирпичной топки. На ощупь комнатной температуры. Но это снаружи. Открыл дверцу и засунул руку внутрь. В топке горстка чуть теплой золы. Еще минут тридцать, и она совсем бы остыла.
— Что вы делаете? — удивился Березкин.
На вопрос ответил вопросом:
— Что же вы, Петр Васильевич, печку в такое тепло топите?
— Так, эт самое, не топил я. Так, мусор жег, — Петр опять повел глазами вверх влево.
Признак того, что фантазирует и придумывает на ходу. Что ж… Сделаю вид, что поверил. Я выдавил на стеклышко немного черной, как вакса краски и неспешно раскатывал его по стеклу валиком. Заполнил шапку бланка дактокарты с анкетными данными свидетеля и пригласил Петю на процедуру.
Тот подошел ко мне и выставил вперед плохо гнущиеся узловатые пальцы. Я взял его указательный палец правой руки и начал откатку по порядку. Краска на бумагу ложилась плохо — признак того, что поры выделяют незаметное количество пота. На ощупь почти не ощущается, а на качестве дактокарты сказывается. Значит, волнуется Петя. Это хорошо. Работаем дальше.
Я не торопясь марал ему пальцы, а сам поглядывал
