Информация о том, что Родин теперь доверенное лицо в комендатуре изрядно порадовала. Этот факт многое объяснял из его лагерной биографии, которую мы со Сталиной Моисеевной в своё время отметили особо. И связи с подпольем, и помощь в организации побегов, а главное, доступ к учётным документам, бланкам и информации о перемещении лагерного контингента. Это же настоящий Клондайк для оперативной работы.
Расставшись с Кирьяном, я в ожидании ужина устроился на своей койке. Но спокойно обдумать полученную информацию у меня не получилось. Неожиданно скрипнула дверь. Со стороны коридора, ведущего на лестницу, раздался топот ног.
— Киря, шухер! Комиссия! Немцы! — прозвучал чей-то испуганный голос. Дежурного с койки как ветром сдуло, он кинулся в коридор. Послышался дробный стук в дверь.
— Василий Иванович! Василий Иванович! Комиссия! Оберштабартц!
Ходячие больные суетливо отпрянули от окон, в которых ещё минуту назад что-то высматривали. Я встал, оказавшись за спиной худенького паренька, обритого на лысо, всё лицо, шея и волосистая часть головы которого были покрыты невероятно крупными фурункулами, перемазанными какой-то густой желтоватой мазью. Попахивало от парня довольно мерзко.
— Achtung! — раздалась команда с первого этажа, гулким эхом отдаваясь в коридоре и врываясь в нашу палату, заставляя напряжённо вытягиваться ходячих больных.
Я с удивлением заметил, как порскнули они к своим койкам и замерли около них по стойке смирно. А лежачие, те, кто при памяти, с искажёнными лицами тянули руки вдоль тела!
Охренеть — не встать…фашистня командовала увечными и болезными, будто дрессированными зверюшками!
Дежурный Киря занял место справа у двери. До моей койки от входа было довольно далеко, да и я, заворожённый картиной всеобщего госпитального ахтунга, с непривычки замешкался.
Дверь распахнулась от мощного толчка. Вместе с порывом ветра в палату вошёл рослый дородный розовощёкий немецкий офицер с редкими сальными усиками, нависающими над брезгливо оттопыренной нижней губой. Поверх формы на нём был надет белоснежный халат, с развевающимися, словно паруса, распахнутыми полами. Надраенные до зеркального блеска сапоги скрипнули каблуками о деревянные половицы.
Оберштабартца сопровождал седой фельдфебель, два санитара в халатах и резиновых перчатках, бледный невысокий мужчина с глубокими залысинами, одетый поверх серой рубашки и брюк в белый халат с завязочками на спине. Последним в палату зашёл Василий Иванович в сопровождении ещё одного санитара.
Так получилось, что обештабартц, едва войдя, немедленно упёрся взглядом в меня.
— Was?! — тут же взревел немец густым басом, шагнув ко мне и заполняя своей тушей всё окружающее пространство.
— Хайль Геринг! Господин оберштабартц! Заключённый номер 183172 Теличко Пётр, нахожусь на излечении в палате общей патологии госпиталя Цайтхайн! — то ли от неожиданности, то ли карта так легла, но доклад из меня вылетел без запинки. С каким-то даже пионерским задором. А уж к произношению, насколько я мог судить, не смогла бы придраться и моя любимая учительница — строгая и прекрасная баронесса Вревская.
Оберштабартц стрельнул глазами в фельдфебеля. Тот, вытянувшись, ловко подшагнул к начальству и что-то зашептал тому на ухо, подобострастно склонив голову. Тот недовольно жевнул губами, и, прикинув что-то мысленно, кивнул:
— Гут! — офицер развернулся и стал прохаживаться вдоль ряда коек, начав с тех, что у стены. Резко остановившись у второй от окна кровати, он склонился над больным так, что его высокая фигура живо напомнила мне дядю Стёпу милиционера из иллюстраций в детской книжке Сергея Михалкова, — еврей?! Цыган?
— Н-нэт, господын оберштабартц, я…я грузын! Сандро Сепиашвили! — напряжённо прохрипел лежачий больной, судорожно вцепившись в куцую шинель, которой был накрыт.
— Шульц! Осмотр! — рявкнул оберштабартц.
Фельдфебель продублировал приказ санитарам на ломаном русском.
Они быстро стащили с больного шинель и кальсоны. Оберштабартц поманил пальцем врача в халате с завязками на спине и брезгливо ткнул пальцем в область паха лежащего больного.
— Что, ето, ест?! — буквально по слогам выплюнул свой вопрос в лицо врачу оберштабартц.
— Циркумцизио, господин Зоннтаг, сиречь, обрезание, нет никакого сомнения!
Оберштабартц сжал побелевшие губы.
— Осмотреть всех! Этого — в карцер! Пошевеливайтесь! Шнеллер! — рёв этого борова, казалось, был слышен даже на улице.
— Но как же? Господин Зоннтаг, — робко попытался вступить Василий Иванович, — этому больному противопоказано…
— Молчать! Ты покрываешь евреев, Вольский! Я ещё тщательно проверю назначения и диагнозы. Ну же, форверст! — и немецкий главврач отпихнул своей ручищей дежурного врача так, что тот отлетел к стенке, чуть не упав навзничь, — Шульц, чтобы всех, я повторяю, всех больных тщательно проверили. Выявленных нарушителей — в карцер! Ими займётся гестапо.
— Яволь! — вытянулся фельдфебель и тут же наподдал сапогом одному из суетящихся санитаров, которые и без того поспешно срывали одеяла и бельё с лежачих больных.
— Если через полчаса я не увижу результата, Скворцов, то пришлю сюда Вигеле и Бенделя. И тогда сами догадываетесь, что произойдёт, — оберштабартц покинул палату, стуча подкованными подошвами надраенных сапог.
«Грузина» давно выволокли на улицу, а остальных, в том числе и меня, под контролем фельдфебеля тщательно осмотрел доктор в халате с завязками на спине. Кажется, это к нему немецкий офицер обратился по фамилии. Скворцов. Где-то я её уже слышал… Стоп! Да это же тот самый будущий главный врач карантинного госпиталя, из-за которого сгинет столько людей!
Я скрежетнул зубами в бессильной ярости, глядя на завязочки на спине невысокого суетливого мужчины с глубокими залысинами. Правду говорят, пристальный взгляд иногда может материализоваться.
Врач резко оглянулся. Я поспешно отвернулся и стал помогать надеть кальсоны на лежачего больного тому самому пожилому санитару, что пришёл с Василием Ивановичем.
— Упаси Господь от этих инспекций, — услышал я его шёпот и тут же узнал голос. Это был тот самый собеседник Вольского, которого я услышал, когда впервые пришёл в себя в шоковой палате.
— Чего так-то, прямо за упокой, Николай Семёнович? — решил я завести беседу со старшим санитаром, пользуясь тем, что палату уже покинули и Скворцов, и фельдфебель.
Тот пристально взглянул на меня, будто стараясь припомнить, где видел.
— А…это вы? Уже на ногах, Теличко? Однако, железное у вас здоровье! Только я бы на вашем месте всё же не спешил в общую палату. Полежали бы в шоковой. Целее будете. А то отсюда на работу враз определят. Тем более, вон каким вы живчиком скачете. Доклад оберштабартцу выдали — аж звон в ушах. Откуда так хорошо знаете немецкий?
— С детства в школе учил, потом хорошая практика была. Много общался с одним этническим немцем. Он говорил, что у меня способности.
— Вот как? Через эти способности и с гауптманом Кригером познакомились? — улыбнулся санитар, хотя взгляд его оставался холодным.
— Если это можно было назвать знакомством, — я красноречиво погладил себя по рёбрам и тронул синяк на скуле, — я так понял, что гауптман таким способом решил устроить проверку на лояльность перед устройством в отдел учёта военнопленных.
— Странно, обычно отдел «3А» занимается совсем другими делами, — Николай Семёнович произнёс это настолько безразличным тоном, зачем-то поправляя во второй раз одеяло на лежачем больном, что мне сразу стало понятно — похоже, я случайно зацепил какую-то важную ниточку. А вот куда она меня приведёт? Попробую-ка развить знакомство.
— Не знаю, какими делами занимается Отто Кригер, но меня он решил забрать из арбайткоманды для своего партайгеноссе, инженера Вильчека. А пока мне приказано работать в отделе учёта.
— Ух ты! Далеко пойдёте, Теличко, если в концлагерь не загремите, конечно… — санитар криво улыбнулся, переходя к другой койке, где больной так же не мог сам одеться после осмотра. Я решил не отставать, тем более что Николай Семёнович мою помощь не отвергал. Пациенты хоть и страдали дистрофией поголовно, но и санитар особой силой не мог похвастать.
