На свете в этой палате, понятное дело, экономили. Зато через маленькие окошки с треснутыми стёклами то и дело прорывались яркие отсветы лагерных прожекторов. Тусклый свет ламп ограждения основного периметра, что примыкал к ближайшей стене барака, порождал вместе с ними причудливые тени, дрожащие на белёном потолке.
Они-то и заставили меня остановиться при входе в шоковую палату. Воображение неприятно поразил яростный танец изгибающихся и кривляющихся мерзких существ, тянущих свои тонкие длинные руки к койкам с больными.
— Черти… — послышался тихий голос со стороны угловой кровати.
— Ваня? Тучков? — кинулся я к койке, стряхивая теневое наваждение.
— Черти пляшуть на потолке… — тихо произнёс Иван. Глаза его безумно блестели, взгляд был устремлён куда-то мимо меня. Рот земляка был полуоткрыт, потрескавшиеся губы темнели на бледном лице. Я едва узнал однополчанина. Всего-то полтора месяца не виделись. В отсветах прожектора иссушённое лицо его казалось вырезанным из дерева. Чёрные провалы глазниц делали глаза огромными. Казалось, они, не мигая, смотрят куда-то в пространство.
— Иван, ты как? Может принести чего? — я не знал, как себя вести. Он же сам меня позвал… Беспомощность ситуации убивала.
— Не дёргайся, Гавр, — контрастно спокойная и правильная речь лежащего на кровати Ивана заставила меня вздрогнуть, — твой товарищ уже готов покинуть это тело, поэтому его носитель оптимально подходит для временной подсадки матрицы моего нейротрона. Тяжёлый материал. Но мне и не такие попадались.
— Сальве, Лукреций, — выдохнул я облегчённо, поняв, наконец, причину вызова. Но тяжесть от увиденного никуда не делась. Всё же для моего деда Иван был однополчанином.
— Надо же, запомнил, Миротворец. Как твои дела, Гавр? Гляжу, — дрожащей ладонью Смотрящий ухватил меня за левое предплечье, развернув его тускло светящейся татуировкой Матрикула кверху, — ты разыскал Демиурга?
— С большей или меньшей долей вероятности, Лукреций, — пожал я плечами, — сложность положения в том, что я в этом пространственно-временном промежутке здорово ограничен в возможностях.
— Это не совсем так. А ты думал, будет легко? Тогда бы Хранители не привлекли к миссии новообращённого анавра. Думай. Выкручивайся, Миротворец! В первый раз у тебя ведь неплохо вышло?
— Да уж выкручиваюсь как могу, Лукреций! Но сдерживать себя среди этих нелюдей становится всё труднее. Не думал, что плен тяжелее переносить психологически, чем физически. В особенности, прекрасно понимая, что в любой момент можешь выскочить из этого ада, а остальные, к которым успел привыкнуть, останутся здесь. Как Иван, например, — вздохнул я. — ну да это я так…накипело. Ты прошлый раз обмолвился, что явишься для контроля полной адаптации моего нейротрона. Не поздновато ли?
— А ты думаешь легко рассчитать подселение в твоё окружение в таких условиях, Гавр? Если хочешь знать, Иван — моя шестая попытка! Давай, будем меньше тратить время на слова. Вложи в мою руку свою левую ладонь.
Я выполнил просьбу смотрящего и моё сознание медленно померкло. Нет, не просто выключилось, скорее я ощутил себя словно муха, упавшая в мёд. Мысли и образы стали вязкими, всё вокруг залило янтарным светом, который тёк сквозь, мимо и вокруг меня, закручиваясь причудливыми вихрями, ощутимо проникая в мозг, заставляя вибрировать от восторга каждую его клетку.
Длилось это почти час по внутренним ощущениям, а, может, и всего лишь долю секунды. Сложно сказать. Когда процесс прекратился, неожиданно пришло ощущение острой потери, словно я лишился чего-то настолько важного, без чего невозможно само дальнейшее существование. В глазах непроизвольно защипало, проступили слёзы, а в горле застрял горький комок.
— Терпи, Миротворец. Химия человеческого мозга — штука подлая, неделикатная, но без её проявлений никак невозможно. Всё же ты сейчас в физическом теле. Есть свои издержки. Эндорфиновая ломка и не таких в бараний рог скручивала, — я удивлённо ощупал лицо, всё мокрое от слёз, продолжавших ручьями течь по щекам. Постепенно сердце перестало колотиться в грудной клетке взбесившимся бубенцом, дыхание выровнялось.
— Предупреждать же надо, Лукреций, — не своим, совершенно осипшим голосом укоризненно пролепетал я, громко икнув напоследок.
— Извини, нет у меня времени миндальничать, Гавр, — черты лица Ивана ещё больше заострились, — та-ак… и что же теперь с тобой делать?
— Ты чего это, Смотрящий? — насторожился я.
— Скажи, Гавр, ты уже применял особые способности аватара здесь? — ответил вопросом на вопрос гость в теле Ивана.
— Ну… Пришлось пару раз. Режим ускорения. Силовую нагрузку. И боевое столкновение. Протестировал пищеварительный тракт на предмет усвоения грубой целлюлозы. Ещё кое-чего понемногу: ночное зрение, дальновидение, память. Что-нибудь не так?
— Всё бы так, да не так, Гавр! Я тебе не говорил, но в прошлую миссию по решению Совета я провёл пробную активацию нескольких узлов в твоём нейротроне.
— Способности Странника, Искателя и Воина?
— Откуда ты…ах да, ну конечно. Ремесленник не мог пропустить столь очевидных перенастроек в твоём нейротроне.
— Да, Лукреций, он заметил это первым делом. Кстати, Паша просил при случае замолвить и за него словечко. Ему не очень уютно в положении эмиссара Хранителей. Он им, конечно, обязан карьерой, активацией нейротрона, и прочее. Но парня гложет неопределённость и откровенная…недосказанность, а, порой, и откровенная ложь со стороны кураторов. Что-то для него можно придумать?
— Поглядим, — вяло махнул рукой Смотрящий, продолжая озабоченно хмуриться, — не факт, что твой Паша не притворяется простачком и не пляшет под дудку Странника, который Елисей Николаевич. Вернее, никакой он, конечно, не Елисей и, тем более, не Николаевич. Ну да это не столь важно.
— А что важно, Лукреций? — количеством сарказма в моём голосе можно было отравить средних размеров колодец.
— Ну, например, то, что после ревизии твоего нейротрона я нахожусь в некотором недоумении. Моё предыдущее вмешательство было минимальным, практически точечными. Так, немного здесь, чуть-чуть там, чтобы улучшить процесс общих настроек. А теперь…
— Мне не до недомолвок, Смотрящий. Да и у тебя времени мало. Говори по существу.
— Скажи-ка мне, Гавр, с тобой ничего странного после нашей первой встречи не происходило?
— Ну, если ты считаешь ту ситуацию, когда мой разум засунули в тело деда и теперь заставляют плясать под дудку инфернальных Хранителей, являющихся ипостасью межмирового зла, не странной, что же тогда считать необычным?
— Не ёрничай, Гавр! Я просто не уточнил, не происходило ли с тобой ничего выходящего за рамки обычного, например, в момент вхождения в боевой режим или во время медитации?
— Ну, кое-что было вроде… Когда нас после первой встречи с тобой снова погрузили в эшелон, и он направился от Перемышля к основному месту назначения, через несколько часов я погрузился в состояние не совсем обычного транса. Вернее, почти осознанно «сорвался» в очень похожее на медитацию состояние, чтобы не страдать от физического дискомфорта. Правда, это состояние протекало необычайно длительно для обычной медитации, чего ни в прошлую, ни в эту миссию не случалось.
— Сколько? — коротко спросил Смотрящий.
— Больше суток. И…
— Что «и»? — нетерпеливо перебил меня Лукреций, приподнимаясь на локте мелко подрагивающей руки.
— Мне показалось, будто во время этого процесса все мои действия жёстко контролировались и направлялись некоей внешней силой, а финальные изменения в организме аватара и вовсе происходили в основном без моего участия. Было такое ощущение, словно строгий родитель то и дело бьёт по пальцам неразумное чадо при попытке сделать что-то не так. Странно, но почему-то именно эта ассоциация тогда пришла мне в голову. И весь процесс я помню до сих пор довольно смутно. В тот момент я списал своё состояние на запредельную перегрузку центральной нервной системы и неполную адаптацию аватара. Ведь сам сеанс медитации вышел каким-то неожиданным, неподготовленным, что ли.
