Глава 50
В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, —
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю…»
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы и шалости
Милой маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.
Игорь Северянин
Все-таки я старался добить суку Вышинского. Хорошо меня учили в далеких отсюда годах, там — в будущем. И хорошо, что в нынешних аптеках можно купить то, что в тех купить было нельзя без специального разрешения. Например, настойки опия нынче продаются легально и считаются хорошим болеутоляющим, Лауданум — опиумная настойка на спирте универсальное лекарственное, успокоительное и снотворное средство. А героин (да — да — героин!) всего лишь капли от кашля!
Я мог бы получить цианистый калий в домашних условиях: нужно взять синильную кислоту и соединить ее с поташом. Однако конечный продукт получается не всегда. Во-первых, высокотоксичны (то есть крайне ядовиты для окружающих) пары синильной кислоты. Во-вторых, она может взорваться от неконтролируемой полимеризации.
Цианид, смертельная доза для человека составляет 1,7 мг/кг или, чтоб было понятней — 0,0000017 кг. Однако существуют люди, которые способны выжить после более значительных доз. Кроме того, полный желудок, пища, содержащая серу (яйца, мясо, бобовые) способна значительно замедлить всасывание яда. Так же, как углеводы. Яркий пример этого — смерть Григория Распутина. Наполненный пирожными, его желудок так сильно затормозил действие яда, что отравление развивалось крайне медленно.
На вил цианистый калий — белый порошок, похожий на сахар. Он окисляется под воздействием влажного воздуха и в растворе глюкозы, поэтому при отравлениях ее используют как противоядие. А просто на воздухе цианид калия со временем превращается в нетоксичный карбонат калия (поташ) в результате реакции с углекислым газом и водой: 2KCN + CO2 + H2O → K2CO3 + 2HCN↑. Формально в этом процессе принимает участие нестабильная слабая угольная кислота, которая вытесняет из соли синильную кислоту… — химию я учил хорошо.
Поэтому я переключился на банальный взрыв. В моем времени в любом хозмаге я набрал бы нужные для взрывчатки компоненты, но в этом времени в хозяйственных отделах магазинов выбор химикатов практически отсутствовал. Хозяйственное мыло, сода каустическая, медные тазы — варить варенье, чугунные горшки, ухваты, ломы да лопаты… Еще керосиновые лампы разных конструкция — от настоящей люстры и специальной, для извозчиков, до простенькой «летучей мыши» и настольной. С электричеством в пригородах Москвы было еще туго.
Ручная граната РГД-33 еще не пошла в серию. Она была только-только сконструирована Михаилом Дьяконовым. Оставалась только граната-бомба времён Первой мировой войны, в которой взрывчатым веществом служила пироксилиновая смесь. Пироксилин со временем взорваться сам по себе, но я не собирался её хранить. Граната использовалась как оборонительная без осколочной «рубашки», так и как наступательная в комплекте с последней. Взрыватель «Г-образной» формы создавал дополнительные сложности при хранении и транспортировке. Именно по это причине чаще всего будут оставаться неиспользованными гранаты-бомбы, которые немцы обнаружат на боевых позициях в начале Великой Отечественной войны.
Я напросился у завхоза МУРа помочь убраться на складе и в отсеке оружия прихватил две бомбы и два взрывателя…
Но судьба хранила палача. Вышинскому оторвало правую ногу ниже колена, и вскоре он бодро скакал на протезе, помахивая левой — искусственной рукой. Ну, может и не бодро, но продолжал работать, а в доме Нирнзее провели чистку и Каменева забрали, как старшего по дому, но потом отпустили. Я не понимал, чем прокурор так дорог этому времени, что мне — человеку из будущего не удается его устранить. Естественно, я знал о теории о плотности временного потока, который может сопротивляться попыткам попаданцев изменить исторические события, изменить течение времени. Знал и о временном парадоксе, когда сын убивает собственного отца… И две осечки с Вышинским вызывали раздумье: возможно, после его смерти в живых останутся сотни человек, что для времени чрезвычайное, катастрофическое изменение.
Но рассуждать мне особо и некогда было. Приближался Новый, 1934 год, и я хотел подчистить деловые хвосты, чтоб смотаться на праздники в Ленинград — в нежно любимый мной город. Где, кстати, за мной не будут наблюдать многочисленные сослуживцы, соученики, сожители и прочие потенциальные стукачи. И где я смогу спокойно тратить неправедные деньги на развлечения.
Поэтому я побежал в МУР — отмучить предпраздничное дежурство ЮДМ, которое проходило нынче прямо в МУРовском «предбаннике», мы работали на вызовах в сопровождении оперативников.
И, когда поступила вводная — привести для допроса гражданина Иванова, я пошел вместе с пожилым и опытным сыщиком, до революции работавшим в сыскной полиции. Я и второй ЮДМовец Костя — комсорг паровозного депо, высокий юноша с чистым лицом и почти классическим профилем из семьи потомственных машинистов и техников.
Погода была совершенно предновогодняя: легкий снежок падал на плечи куртки, ветра не было, было почти тепло и звезды, невидимые в центре, светили тревожно. Мы взяли такси, поскольку дежурные машины были в разъезде. Такси было маршрутным, дежурило у Казанского вокзала. Шофер вздохнул, но поехал. Теперь он вместо денежного пассажира получить от старшего группы квиток бумаги, по которому в сберкассе ему выдадут рубль. А мог бы срубить до четвертака с ночного клиента. Но отказывать МУРовцами извозчики и шофера давно отучились — себе дороже! Мы шли от машины до частного дома по свежему снежку, а я все задирал голову к звездам и ловил губами снежинки, как в детстве, когда гулял вечером с мамой — папе всегда было некогда…
Папе!
Мужчина в офицерской шинели со споротыми погонами и петлицами имел подстриженную бородку, небольшие усики и знакомые черты лица. Сколько же отцу было в 1933 году, если меня они с мамой родили в 1943 году: Лет сорок, наверное — я был поздний ребенок, а мама младше папы на восемь лет…
Я все это додумывал, уже стреляя в потомственного паровозного мастера Костю, расширявшего глаза и уже падающего в чистый снег. Матерый бывший опер сыскного выстрелил в меня, чего я и ожидал, стреляя в первого Костю — неопытного, необстрелянного. Я, конечно, рисковал даже качая маятник и повернувшись к нему правым боком, чтоб уменьшить площадь поражения. Да еще он не попал с первого выстрела и пришлось рисковать еще больше.
Наконец пуля из его старинного нагана чиркнула меня по плечу, и я с наслаждением всадил ему две пули в левую половину груди.
Было больно!
Было забавно смотреть на растерянное лицо Романа Шереметьева, не подозревающего про то, что сейчас его спасает собственный сын, Роман Романович Шереметьев в теле пастушка Павлика Морозова!
— Бегите, — сказал я ему, — бегите из города! Вас хотят арестовать. И форму офицерскую смените на полушубок, что ли…
