— Как же, вы предлагаете уравнять теперь Браницкого, мужа племянницы покойного князя Потёмкина, и какого-нибудь Костюшку? — удивился Андрей Николаевич Самойлов, генерал-прокурор Сената.
— Если Браницкий имеет заслуги, его можно за них наградить. Но пусть это сделает Русская государыня; а тех поместий, коими наделил его польская корона, он должен лишиться.
— А кого из наших подданных вы считаете возможным наградить этими землями?
— Никого. Это будет несправедливо по отношению к людям, там проживающим. Посмотрите на дело вот с какой стороны: все эти земли когда-то принадлежали русским государям, пусть не Романовым, а Рюриковичам, но сути это не меняет. Мы, к сожалению, не смогли защитить эти земли ни от татар, ни от ляхов, оставив их на разграбление другим народам. Люди, живущие на этих землях, многое претерпели за эти столетия: их всячески притесняли, а мы не могли подать им помощи. Дворяне, жившие здесь, либо отъехали в Московское царство, где получили поместья, либо перешли на службу ляхам. Ни те не другие не могут претендовать на вознаграждение — изменников не за что награждать, а верные уже получили довольно. Мы же должны дать компенсацию тем крестьянам, которых бросили на этих землях: нам надо дать им свободу от крепостной зависимости, предоставив положение государственных крестьян, да и то, с уменьшенной повинностью!
Императрица посмотрела на меня с обычной своею улыбкой, в которой, однако же, как будто бы даже проглядывала жалость.
— Я, дорогой мой Александр Павлович, по молодости тоже всё думала, как бы облегчить жизнь крестьян. Да только, прими во внимание: нам тут, имея миллионные доходы, легко на сей предмет рассуждать. А ведь множество дворян, верных слуг наших, этаких доходов не имеют, и для них всякое послабление крестьянам — прямой себе убыток. Что же касается шляхты польской, то, рассуждая здраво, надобно признать, что без привлечения хотя бы части их на русскую службу мы тех земель не удержим! Потому, надо нам не рубить сплеча, а внимательно разобраться, и поместья сторонников наших вернуть. Ведь так русские правители издавна делали: и когда великий князь Иван Васильевич возвращал Северские земли, то бояр, сто лет служивших Ольгердовичам, отнюдь не казнил, а напротив, ввёл в Думу свою; и Алексей Михайлович, вступив в Вильну, призвал шляхетство литовское для присяги себе… Нельзя на новых землях устраивать кавардак вверху дном; оттого неустроения выходят на долгие годы! Вот, в Крыму как получилось… По сю пору он полупустой стоит!
В итоге, решили, конечно же, вернуть поместья всем, кто во время восстания, пусть и не показал себя сторонником России, но хотя бы сохранил нейтралитет. А я заложил себе в памяти непременно поехать в своё Новороссийское наместничество, и особенно внимательно ознакомится с делами в Крыму. Судя по всему, там не всё благополучно…
А вечером ко мне заглянул Константин Павлович.
— Ну что, братец? Отчего не заглядываешь ты к Селадону? Там мамзель Лавиния всё про тебя спрашивает!
— Да, право, недосуг. Адмиралтейств-коллегия, генерал-губернаторство — к вечеру света белого не видишь…
— А зря! Там пара новеньких появилась — такие розанчики, чудо как хороши! Кстати, ты слышал, что вскоре тут будут гессенские принцессы?
— Чего? Невесты опять?
— Да, брат, причём, кажется, и для меня тоже. Мне Зубов шепнул: графу Моркову было задание найти в Германии симпатичных невест. Но, ты же знаешь Моркова: он и сам урод рябой, и вкуса к женскому полу у него ни на грош. Что взять с бобыля!
Граф Морков, изуродованный оспой, действительно был страшен, как чёрт. Государыня когда-то предлагала ему жениться на статс-даме Протасовой; на что Аркадий Иванович ей откровенно отвечал: «Она не красавица, я безобразен — каковы же получатся дети?»
— Ну не скажи, — в задумчивости произнёс я. — Вон, Безбородко, хоть и холост, а всё равно по женской части великий мастак; меняет актрису за актрисою, и ни одна не стоит ему менее десяти тысяч дукатов… Ладно, черт с ними во всеми. Слушай, Константин Павлович; я, пожалуй, на эти галеры не ходок. Поеду-ка я в Новороссию; и надо уже давно, а то я четвёртый год как туда назначен, а не был не разу; и матримонии этой заодно избегну. Прикроешь меня тут?
— Слушай, я, пожалуй, лучше бы с тобою поехал, чем тут с этими дамочками вожжаться! Возьмешь и меня тоже, а?
— Изволь, да только тогда будет совсем уже громкий скандал: привезли принцесс, а оба принца куда-то подевались! Так, хотя бы, можно сказать, что они все для тебя. Да и веселого Храма Селадона в пути не запасено… Так что Константин Павлович, оставайся-ка лучше здесь!
* * *
Ещё в прошлом году я собирался посетить Новороссию, но многочисленные дела и заботы постоянно отвлекали меня. Однако же этой весной счастливо сошлось несколько обстоятельств:
Во-первых, «гессенские мухи», на крыльях любви летевшие от западной нашей границы, делали моё срочное отбытие более чем актуальным. Конечно, надо было всё сделать аккуратно, ведь императрица, имея такие планы, ни за что меня не отпустит. Придётся большую часть поездки выполнить в форме побега; оставить письмо с уведомлением о моём отбытии где-то на столике, в стиле Людовика XVI, покидающего революционный Париж; ехать быстро, дабы меня не нагнали фельдъегеря с грозным требование вернуться; ну и, не в последнюю очередь, всё тщательнейшим образом продумать и рассчитать.
Во-первых, в Нижнем Новгороде был спущен на воду первый речной пароход. Две паровые машины двойного расширения с медными водотрубными котлами мощностью по 25 лошадиных сил каждая вращали два десятифутовых 12-ти лопастных колеса, сообщая проходу максимальную скорость примерно в 5,5 узлов Деревянный корпус парохода водоизмещением 120 ласт, или 250 тонн, был построен из уральской лиственницы. Небольшая осадка должна была позволить пароходу заходить в притоки рек и производить выгрузку на не оборудованном, безо всякого причала, берегу. Теперь пароход должен был сделать несколько испытательных рейсов, а затем уже заняться перевозкой разного рода материалов.
Мне, разумеется, страшно захотелось на собственной шкуре ощутить, как работают все эти новомодные штуки. Тем более что повод к этому был: в этом году начато строительство железнодорожного полотна между Волгою и Доном: от Царицына до селения Калач. И там, разумеется, тоже нужен был присмотр.
Я задумался: раз пароход всё равно должен проходить испытания, почему бы мне на нём не спуститься от Нижнего Новгорода до Царицына? Оттуда, осмотрев работы по прокладке железной колеи, я собирался доехать до Дона; затем галерою спуститься в его низовья, и Азовским морем доплыть до Керчи; проехав Крым с конца в конец, добраться до Перекопа, и дальше уже сухопутным путём посетить все подведомственные мне земли вплоть до строящейся Одессы.
На сегодняшний день это была крупнейшая стройка в Империи. Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Н. С. Мордвинов и Херсонское адмиралтейство были сторонниками постройки порта в Очакове. Однако же вице-адмирал Де Рибас и инженер подполковник Деволан, получив задание осмотреть устье Днепра, лиман и побережье вблизи Очакова, пришли к единодушному мнению, что Очаков непригоден для постройки в нем порта из-за плохого рейда, мелководья и замерзаемости лимана, и что самым пригодным местом для устройства порта является Хаджибей. Деволан так охарактеризовал Хаджибейский залив: «Доброта его рейды, а особливо грунта дна, известна была нашим мореходцам и довольно испытана прежними ее владельцами. Льды там не могут ни малейшего причинить вреда…» Не видя иного выходя, я поддержал строительство. В рескрипте от 27 мая 1794 г. Екатерина II писала: «Уважая выгодное положение Хаджибея при Черном море и сопряженные с ним пользы, признали мы нужным устроить тамо военную гавань вкупе с купеческой пристанью». Екатерина, возлагая ответственность за постройку порта на Дерибаса, подчеркивала: «…работы же производить под надзиранием генерала графа Суворова-Рымникского» и далее «…Придав в пособие вам инженерного подполковника Деволана, коего представленный план пристани и города Хаджибей утвердив, повелеваем приступить не теряя времени к возможному и постепенному произведению оного в действие».
