глаза на Валентина, безмолвно прося объяснений.
— Подробностей не знаю, — он развел руками. — Лисицкий — мой друг из ростовского управления, я ему сообщил о своих подозрениях, вот он и держит меня в курсе. У них сегодня оповещалка прошла, что розыск прекращается в связи с задержанием. А что, где — позже станет известно. Но я его попросил держать это дело на контроле, чтобы снова чего-то подобного не случилось, у них есть возможности, вот пусть и используют их на благо общества. Ты точно уверен, что он это тот самый?..
Валентин бросил быстрый взгляд на Елизавету Петровну, а я качнул головой, давая понять, что она не в курсе.
— Уверен, так что пусть проверяют, узнают много интересного. Ну и нам спокойнее будет.
Я повеселел. Гараж пока отменялся, приятели Боба были нейтрализованы, жизнь налаживалась, можно было ждать сессию и думать, кем я хочу стать, когда вырасту, спокойно заниматься ремонтом «Верховины» и прочими простыми и понятными делами. Ещё бы знание будущего на кого-нибудь свалить.
Кандидат на это, в принципе, был рядом, спокойно пил чай, болтал с бабушкой и Аллой — и, кажется, совсем не торопился попадать в историю. И только всплывшая тема покореженной двери вернула его и меня в реальную жизнь.
— А это вчера к нам один из тех хулиганов зашел, что на Егора в гараже напали — и как начал палить! Но Егор очень грамотно себя повел, а потом ещё и Алексей из девятой подоспел…
— В смысле палить? — немного растерялся Валентин.
— Из пистолета, — объяснил я. — Это тот Родион был, которому я морду лица поправил. У которого отец…
— Странно, что нам об этой стрельбе ничего не сообщили… — он напрягся. — Вы не пострадали? — я помотал головой. — А с ним что?
— Его «скорая» увезла. Я в него световуху кинул, а сосед доской по голове приголубил.
— У тебя это превращается в традицию, — ухмыльнулся Валентин; было видно, что у него гора с плеч свалилась. — И тебя не взяли в оборот?
— Мы никому не сказали, — спокойно ответил я. — А они и не спрашивали. Вернее, спрашивали, но не о том.
— Любопытненько…
Валентин побарабанил по столешнице.
— Я позвоню? — спросил он у Елизаветы Петровны.
Тон вопроса отказа не предусматривал, как и последующее предложение ко мне прогуляться. А вот Аллу Валентин брать с собой не захотел, чем очень обидел девушку.
* * *
Прогулка оказалась не слишком долгой — всего лишь до нашего отделения милиции. Там Валентин оставил меня на лавочке перед входом, а сам скрылся внутри. Я немного посидел, потом перешел на другую сторону улицы, купил в киоске «Союзпечати» свежий номер «Известий» — и вернулся на место. Газеты я теперь покупал регулярно — вдобавок к тому, что выписывала Елизавета Петровна. Мне всё ещё хотелось найти хоть какие-то зацепки, которые помогут мне лучше вспомнить будущее, хотя я почти потерял надежду на это и собирался дальше жить своим умом. Но сегодня ничего интересного не было. Глаз упал только на короткую информашку про то, что северокорейский Ким Чен Ир зачем-то едет в Москву и сделал остановку в Свердловске, но никаких воспоминаний этот визит у меня не пробудил. В конце концов, один коммунист всегда мог посетить других коммунистов с дружеским визитом.
Валентин вышел примерно через час и опустился на скамейку рядом со мной.
— Что-то случилось? — не выдержал я долгого молчания.
— Что? Нет, всё в порядке… хотя, конечно, никто не ожидал, что этот паренек возьмет отцовский наградной пистолет и пойдет мстить тебе. Опять упускаем какие-то мелочи, которые постоянно выходят нам боком…
— Почему упускаете? — немного удивился я. — Такое не предусмотришь. Только непонятно, за что он собрался мне мстить… не за поцарапанное же лицо?
— За отца… — ответил Валентин. — Мы его отца вчера задержали, прямо на квартире, он сейчас в нашей камере сидит.
— На Лубянке?
— Да, где же ещё… и ты это… особо не распространяйся, секретность, сам понимаешь. Я тебе и говорить об этом не должен.
— Понимаю, конечно. Просто любопытно, что привело Родиона в наш подъезд. Но непонятно, как он связал меня и арест отца? Это какую-то извращенную логику надо иметь. Где я, а где — гэбэ?
— Ты не забыл, что взяли его за вмешательство в следственные действия? — напомнил Валентин. — Которые велись в отношении тебя. Так что логика присутствует, но ты прав — извращенная, не для простых умов. Но я бы эту семейку простыми и не назвал.
— Я разговаривал с матерью этого Родиона, — вдруг признался я. — Не так давно, на той неделе, в выходные. Она мне показалась вполне милой женщиной, во всяком случае, по телефону…
— Мать там вроде действительно нормальный человек… ну или была до всех этих событий. А ты зачем с ней общался?
— Да пытался понять, кто эти перцы… собирался их по одному отловить и навалять, чтобы отвалили и оставили нас с Аллой в покое. Одного отловил, кстати.
— Вот как… это которого? Не Родиона?
— Нет, самого мелкого, Лёха зовут. Он у них типа подручного, для стремных дел…
— Стрёмных?
— Неприятных, о которых самим руки марать неохота, — объяснил я.
Правда, я был уверен, что в словарях у этого слово совсем другие значения, но я про них ничего не знал [30].
— Почему так?
— Кланы. Или касты, как в Индии. Они из разных классовых слоев нашего общества.
— Кланы… классы… в СССР нет никаких кланов или каст, — как-то слишком сурово сказал Валентин.
— Конечно, нет. Вам же лучше знать, — я сказал это и сразу проклял себя за свой длинный язык.
— Ты прямо на статью за антисоветскую агитацию пытаешься наговорить.
Я пожал плечами и закурил сигарету. Валентин поддержал меня, снова достав своё «мальборо».
— Так что там у них за кланы, как ты выразился?
— Да всё просто, — неохотно ответил я. — Трое из этих ребят — дети весьма обеспеченных родителей. Этот тот Боб, с которым Алла шуры-муры крутила, Родион и Михаил. А Лёха из пролетариев, потомственный алкоголик и тунеядец. Но как-то попал в их компанию, вот его и используют таким образом.
— Ты не любишь пролетариев? — прищурился Валентин.
— Не всех, — признался я. — Я разных встречал, и у себя на родине, и здесь. Большинство честно работают, пьют лишь по праздникам и в меру, в семье у них достаток и всё хорошо. А отец этого Лёхи… его вроде за пьянку из геологического НИИ попёрли, а это ещё постараться надо, — я выдумывал на ходу, но чувствовал, что прокатит. — Ну и живут так себе, хотя
