пользоваться народными средствами самолечения.
Он почти не хромал и поэтому, пользуясь случаем, ежедневно инспектировал стройки замков. Часть пленников он оставил в Москве при каждом объекте и записал в строители. Приготовленных землянок и запасов ячменя, гороха и чечевицы хватало и люди воспряли духом. Около тысячи человек он отправил к Мокше в Коломенское, где производства расширились в фабрики. Пряли и ткали лён, шёлк, лили и ковали металлы, жгли кирпич, черепицу и цемент.
Царским указом двухлетней давности Иван Васильевич заставил хоромы с подклетями и землянки крыть черепицей и печи «одевать в кирпич, дабы открытого огня в избах не допускать». Санька же поручил Адашевским сыскарям учинить сыск по исполнению указа, и те, объявляя «государево слово и дело», входили в простые избы и хоромы знатные и проверяли наличие в них печей с трубами. В случае отсутствия таковых, на хозяина накладывался штраф, который можно было снизить вполовину, если поставить печь в течении месяца. На воротах таких дворов ставилась специальная печать. «А ежели вдруг учиниться пожар, то строить город за счёт опечатанных дворов».
Причём многие хозяева землянок и небольших избушек, жившие бедно, получали кирпич, дверки для печей и черепицу бесплатно. Большинство из них, получив дармовое богатство, продавали его. Таких приставы арестовывали и силком отвозили в «работные дворы», образованные там же в Коломенском, вся территория которого сейчас была огорожена стеной с небольшими сторожевыми башнями на которых стояли небольшие пушки. Со стороны кузнецкий двор, занимавший территорию в полторы тысячи гектар (это без пахотных земель), больше походил на крепость.
Кроме промышленного производства в Мокшанске, как теперь называли этот городок, в прудах, образованных плотинами, разводили рыбу и поставляли её на царский двор, содержали конюшни, в огромных печах пекли хлеб, держали в ульях пчёл.
Ульи Санька сделал по «новейшей» технологии с разборными квадратными с сотовыми рамками. Для них же сделал отжимную круглую колоду-центрифугу, с помощью которой «качали» мёд. Сам Мокша, когда увидел, как от вращения из рамок вытекает мёд, раскрыл рот, хотя, казалось бы, удивиться ничему, что делал Санька, уже не мог. А когда Санька отнёс ульи в приготовленные заранее омшаники, Мокша просто полдня ходил и качал в раздумье головой.
С тех пор прошло уже несколько лет, и пчёлы исправно давали мед, воск, прополис и пергу. Последние два продукта очень ценились у лекарей и раскупались не доезжая до рынков за очень высокую цену. Как, впрочем и «рыбий клей», производство которого было поставлено на такой «поток», что еда не уронили цену на рынке. Санька вовремя опомнился и распорядился складировать товар, приготовив его к продаже на экспорт.
Люди, попадавшие в Мокшанск, поначалу терялись от существующего порядка, организованности и чистоты, за которой следила Лёкса со своими девками-хозяйками, но дней через пять приходили в себя и понимали, что житьё в нормальных хатах и хорошее кормление не сон, а обыденность. Понимая это, работные считали за счастье делать всё, что от них требовалось, то есть работали.
Так и пленные эсты, попав за стены Мокшанска, довольно быстро осознали, что здешняя жизнь значительно лучше прежней. Рыцари хоть и не обирали крестьян «до нитки», но считать умели хорошо, оставляя на прожитьё минимум.
На Санькиных стройках работали те, кто прошёл отбор и «акклиматизацию» у Мокши и почувствовали, как говорится, разницу. Уходить из городка они не хотели, но Санька-Ракшай говорил с ними лично и обещал такое же нормальное отношение и такое же житьё-бытьё.
Люд разный везде, а Саньке лишние проблемы на стройках крепостей были не нужны, поэтому он отбирал самых спокойных и трудолюбивых.
— Семейные смогут построить себе избы-пятистенки с топкой по белому. Бобылям построены бараки, как здесь в Мокшанске. Пока в бараках места хватит всем, и для семейных тоже. Вода есть, запасы еды есть, дрова есть.
Так и обросли стройки крепостей строителями, коих в дальнейшем Санька думал переквалифицировать кого в воинов, а кого в обслуживающий персонал. Пока мужья строили, бабы делали свою бабью работу, пряли, ткали, готовили еду.
К концу зимы стены крепостей были возведены на нужную высоту. Подвалы и низ крепости лили из обычного бетона с щебневым наполнителем, верх из керамзитобетона.
Вокруг Москвы обнаружилось несколько месторождений легкоплавких вспениваемых каменных глин. Такие глины ни для чего иного, кроме керамзита не годились и Мокша даже поначалу расстроился, ибо глины такой нарыли и навезли много. Но Санька накрошил «вспученные» изделия на мелкие фракции и слепил несколько керамзитобетонных блоков. Мокша, после их высыхания, удивился их прочности и лёгкости.
Санька с Мокшей давно соорудили несколько барабанных камнедробилок, и отходы кирпично-глиняного производства начали использоваться в строительстве. На дробилках же измельчали и каменную глину на фракции разного размера, от чего менялись параметры керамзита, а значит и керамобетона: прочность и теплопроводность.
В строительстве крепостей Александр решил пойти по простому пути. Он предполагал, что к Москве до Наполеона никто кроме крымского хана не придёт, да и тот пушек с собой не возьмёт. Насколько помнил Санька из истории, «какой-то там Гирей» пограбит Русь и сожжёт Москву только за то, что та долго не платила в Крым «поминки», тоесть просто собрал дань. Причём должен сгореть полностью весь деревянный посад и масса народа. В своих «крепостицах» Санька хотел спрятать простой народ от пожара и от полона, а в случае благоприятного стечения обстоятельств, и дать Гирею отпор.
Крепости строили по возможности прямолинейными в виде закрытых кварталов с внутренними дворами. В каждом таком трёхэтажном, с учётом подвала, квартале могло укрыться до тысячи человек. К весне тысяча пятьсот пятьдесят шестого года на каждом военном гостевом дворе возвели по пять таких секций. Пятью пять — двадцать пять… Это знает каждый. А в Москве, по последней переписи, проживало около ста тысяч человек.
С бунтовщиками Санька решил поступить по закону. Двадцать пять человек верховная дума, назначенная государем, осудила и двадцати двум отрубили головы на лобном месте, предварительно объявив о попытке злодейского нападения на царя. Троих Санька помиловал. Двое оказались Захарьиными, которым, за их бездействие во время свары, у Саньки рука не поднялась подписать смертный приговор. Третьим помилованным стал Данила Дмитриевич Пронский.
Его сын Пётр стоял воеводой в Новгород-Северском. И хорошо стоял. В это время Пётр Данилович прибыл в Москву за пополнением, ибо решил Санька укрепить его гарнизон и потому вызвал. А тут отец его проявил себя на стороне восставших. Слава богу, что не сильно проявил. Так… Стоял с мечом наголо. Рубиться-то было кому в первых рядах. А кикиморкам Санькиным
