– И вот как-то после Белтэйна… Первого дня лета, – объяснила Орейлия, поймав недоуменный взгляд слушателя, – к нам в дом вломились пьяные рожи, несколько десятков, и заплетающимися языками заявили, что хватит нас терпеть. Вы, говорят, чернокнижники, с демонами знаетесь, черной магией промышляете, весь город в своих лапищах зажали, а теперь еще и за хлеб вам платить? Чтоб вы жировали, пока мы с голоду пухнем? Как будто было лучше платить кому-то из соседней деревни, да еще и втридорога! Пьяницы заявили, что теперь городом управляют они, а мельница, вокзал, железная дорога, и наш дом отныне принадлежат народу, который их и построил.
– А они и вправду строили? – спросил Ярин. Орейлия сверкнула на него глазами:
– Я строила. Я и мои предки. А они просто складывали одни камни на другие. В округе достаточно и камней, и людей, кто ж им мешал построить ту же самую мельницу самостоятельно? Если они хотели строить, а не грабить? Некоторые, впрочем, так делали – и становились почтенными и уважаемыми людьми, которых выгнали точно так же, как и нас.
– Так вот, мы оказались на улице и, скорее всего, были бы убиты через несколько недель или месяцев. Нас спасло чудо. Моя мать рассказывала, что в день убийства Владыки Эалайи ей во сне явилась покойная бабушка и приказала матери построить дом в глухом лесу, подальше от Сталки. Казалось бы, сон и сон, но бабушка возвращалась каждую ночь, требуя своего дома, и полностью лишила мать отдыха и покоя. Отец, видя ее страдания, решил выстроить здесь особняк в надежде, что это успокоит призрака. И действительно, едва был заложен фундамент, как кошмары оставили маму. Мы выезжали сюда на лето, и все гадали – ну что в этом доме такого важного, чтобы пробудить призраков от вечного сна? Вот и выяснили… Мы перебрались сюда с нашими соседями, которым тоже удалось унести ноги. Так и жили двумя семьями, я вышла замуж за их сына, родила своего…
– И где они все?
– Алехей подался в столицу, а все остальные умерли, – вздохнув, ответила женщина.
Повисло молчание. Ярин, чувствуя, что он должен сказать что-нибудь сочувственное, нерешительно начал:
– Мне очень жаль, я…
– Брось, что тут жалеть? Другим повезло еще меньше: некоторых убили на месте, других заточили в тюрьму, а третьим пришлось покинуть родные земли и бежать в неизвестность и нищету. Мы же ушли не так далеко, жили в покое и достатке, и радовались, что о нас забыли. Позднее оказалось, что через пару лет после нашего изгнания началась Великая Война, и «новым правителям» пришлось заняться делами поважнее, чем поиск чернокнижников. На войне многие селяне погибли, или просто не вернулись в Сталку, городские сказания превратили бывшего лорда в чудовище, у которого разве что рога на голове не росли. Так что мы, даже приходя в деревню за покупками, оставались неузнанными – в нас видели только чокнутых отшельников. Даже звали обратно, но с чего бы нам возвращаться? Чтобы работать на тех, кто однажды нас выгнал? Здесь я прожила жизнь для себя, у меня был любимый муж, я воспитала сына, да и скучать мне не приходилось: видишь все эти штуки? Все их сделала я сама, а половину – еще и придумала… Муж-то у меня по огороду все больше был. Так что я ни о чем не жалею. Да и в конце жизни уже поздно о чем-либо жалеть.
* * *
Она лежала в ленивой дреме, той самой, что приходит в моменты мучительного безделия, когда сон становится единственным способом провести время. Подвал был обыскан уже, наверное, сотню раз, и теперь она знала его наизусть, помнила каждый уголок и каждую ступеньку. Так другие люди помнят родной дом, но ей эти воспоминания заменила холодная, беспросветная мгла этого чертового каменного мешка. Отсюда не было никакого другого выхода, кроме треклятого люка, не поддающегося ни инструментам, ни ударам, ни мольбам. И стоящих вещей она тоже больше не находила – ни еды, ни питья, и, что было не менее обидно – никаких развлечений. Только стучащие бусинки четок, пять тысяч, семь тысяч… Какая разница, сколько тысяч щелков осталось до того момента, как она умрет с голода?
Вдруг над головой раздался какой-то звук. Новый звук. Звук извне. Да, все верно, это были шаги. Шаги над ее головой. Дрема улетучилась в мгновение ока, и девушка вскочила, потом присела, сжавшись, будто готовясь к прыжку. Ее сердце заколотилось от опасности, и волосы на затылке зашевелились – она испугалась, но это не был тот леденящий, сковывающий ужас. Наоборот – она чувствовала себя донельзя живой, и мысли мелькали у нее в голове. Привлечь внимание? Позвать на помочь? Но все эти ножи, корсеты, лопаты и цепи… Нет, лучше подождать. Шаги остановились, стали удаляться, умолкли – и она тут же едва не передумала. Она боялась, что незнакомец откроет люк – но все же не так сильно, как того, что он уйдет, и больше не вернутся. Выдержка. Шаги возобновились.
Тяжелая, медленная поступь – скорее всего, мужская. Грузного мужчины. Отвратительного мужчины. Мужчины, который запер ее здесь, в этом безнадежном, жутком, пугающем месте. От него нельзя было ждать ничего хорошего. Шаги то приближались, то отдалялись, и каждый раз, когда они становились громче, девушка сильнее сжимала нож.
Страх, измеряемый шагами, был столь же нестерпим, как и безнадежность, которую отсчитывали четки, и, казалось, длился также долго. Но вот топот приблизился, потом еще – так близко, как никогда раньше, и над головой девушки щелкнул замок. Сейчас, сейчас – билось в голове у девушки. Сейчас все решится. Люк открылся, и в подвал хлынул поток света. Она зажмурилась.
– Что за… – раздался мужской голос, грубый и басовитый, именно такой, какой только и мог быть у отвратительного жирного извращенца, – Фырка! Ты опять по углам гадить вздумала? – мигом взбесившись, заревел мужик.
И то верно… запах в подвале стоял еще тот. Она-то привыкла, но ведро наполнилось уже, наверное, наполовину. Итак, значит, она Фырка? И опять гадит по углам? Пальцы плотнее стиснули рукоять ножа.
– Алия! Если ты не научишь свою дрянь приличиям, я ее утоплю, поняла? – рыкнул похититель. Час от часу не легче. Значит, есть еще какая-то Алия? И она – ее дрянь?
– Ну держись, зараза!
По лестнице затопали шаги. Мужчина, чертыхаясь, спустился до середины лестницы, повозился мгновение – и подвал озарил голубоватый, холодный свет. К счастью, не очень яркий – его не хватало, чтобы ослепить ее, учитывая, что она уже успела немного привыкнуть к тому свету, что шел через люк. Она увидела своего тюремщика, который оказался невысоким бородатым мужчиной со сросшимися бровями, толстым носом и огромным, свисающим брюхом.
– Твою мать… – ошарашенно сказал он.
Очевидно, он увидел царящий внизу бардак: вещи были вывалены из шкафов и лежали в кучах, на полу же валялись мандариновые очистки, и запах… Ну а что он думал, что она будет все это время – наверняка несколько дней! – лежать тихо, как черепаха? Мужчина, колыхнувшись, двинулся вперед и попался в расставленную ловушку: споткнувшись о натянутую о подножья лестницы цепь, он повалился на пол, выкрикивая какие-то каркающие, хрипящие слова – странно, но теперь она не понимала ни слова.
Это был ее шанс. Нельзя было медлить ни минуты. Сжимая в одной руке сумку, а в другой – нож, девушка рванулась вперед, перепрыгнула через растянувшегося на полу мужчину, и побежала вверх по лестнице, выбралась из подвала и захлопнула люк, заперев его очень кстати оставленным в замке ключом. Толстяк был обезврежен. Но где-то здесь находилась еще и Алия, ее «хозяйка».
В обе стороны уходил серый, тусклый, невзрачный коридор, стены которого были заставлены ящиками и мешками. Вправо или влево? – на минуту задумалась она, но, к счастью, вопрос решился сам собой.
– Фырка, Фырка! Давай играть! – пропищал слева от нее резкий, визгливый девичий голос.
Девушка, как ошпаренная, побежала в обратном направлении. Коридор упирался в белую дверь с кривой надписью «Запасный выход». Может, это ловушка? – пронеслось в ее голове, пока она дергала за ручку двери. Ручка не поддавалась. Тогда она толкнула дверь плечом – и та дрогнула. Наружу, а не внутрь. В коридоре из-за ее стены донеслись шаги.
– Папа, ты где? – проскрипел все тот же голос. Раздался грохот кулаков о крышку люка, и затем – приглушенные, невнятные вопли: «Стража! Разбойники! Спасите! Стража!».
Девушка, меж тем, разбиралась с дверью. Давай же, открывайся, проклятая! – думала она, словно добавляя мысли и волю к толчкам, под которыми дверь качалась, но открываться отказывалась. Заперто. К девушке подступила паника. Да что ж такое? – думала она, в ужасе оглядываясь на коридор сзади, ожидая увидеть в нем свою чудовищную хозяйку или ее грузного папашу. Страх уже почти сковал ее – еще немного и она, наверное, потеряет сознание, как вдруг… Он никогда не вытаскивает ключи. Липкими от пота пальцами она повернула торчавший из двери ключ, толкнула дверь – и в ее глаза хлынуло солнце. Свободна! Свободна!
