Ознакомительная версия.
— Ну да, — равнодушно подтвердил Шрудель, — Вот тут написано: «товарищ Солженицын». А товарищ — это что? Это друг. Или вы, может быть, дружите с Солженицыным, а?
Поняв, что дал маху, незадачливый поэт решил вступить в спор, но Шрудель пресек эту попытку, сменив грозную интонацию на доверительную:
— Допустим, я вам верю. Верю. Но ведь читатель может засомневаться. Так что извините. Тут надо еще поработать.
— А следующая? — спросил Копылев, глазами указывая на листок.
Шрудель поморщился, но продолжил:
Ицхак Рабин опять, увы, встревожен,
Но пусть не плачет и расскажет всем,
Его любимый дядя — дядя Сэм,
И долларом, и бомбами поможет.
— М-да… «но пусть она вас больше не тревожит, я не хочу печалить вас ничем». Слушайте, Копылев, а почему у вас все все время плачут? Прям какой-то плач Ярославны. И почему Рабин «опять» встревожен? А до этого чем он был встревожен? И откуда такая уверенность, что кто-то обязательно пришлет деньги? Это уже вторая эпиграмма, в которой кто-то кому-то шлет деньги. Чует мое сердце, что, если бы дядя Сэм и вам подкинул немного деньжат, вы бы упираться не стали.
Копылев отчаянно замотал головой, как бы всячески отрицая такую беспринципность.
— Но главное, — цокнул языком Шрудель, — это снова ваша политическая близорукость.
— А здесь-то где? — удивился Копылев.
— Вот чудак-человек, — пожал плечами Шрудель, глянув на Гришу. — Ну, как же? Вот вы пишете «Ицхак Рабин опять, увы, встревожен». «Увы»! Вам что, жаль премьер-министра Израиля? Или, может, вы поддерживаете агрессивную политику Израиля на Ближнем Востоке?
— Нет, но…
— Ладно, — сказал Шрудель миролюбиво. — Это уже не мое дело, потому что вам все равно надо в «Крокодил». Мы в основном лирику печатаем. Жаль, что Ершов вас не предупредил.
Одной рукой он попытался вернуть листок автору, а другой дружески приобнять того за плечи, дабы направить к двери.
— А там есть и лирика, — сказал Копылев и вывернулся из объятия Шруделя каким-то змеевидным телодвижением. — Как раз следующее стихотворение. Ниже.
Шрудель хмыкнул и, почесав небритый подбородок, вздохнул.
— Ну, давайте, почитаем вашу лирику.
В прожорливое брюхо таксофона
Рукой дрожащей двушку опускаю,
И голос твой, такой родной, знакомый,
Мне сердце очень сильно обжигает.
«Очень сильно» — это очень сильно, — повторил Шрудель задумчиво, причмокивая, словно пробовал слова на вкус. — Но мне даже нравится, а, Григорий? Что-то в этом есть от обэриутов. Ладно, поехали дальше.
И будет встреча, ключик под циновкой,
Взаимоотношений наших ребус,
Я провожу тебя до остановки,
А ты попросишь денег на троллейбус,
Я протяну тебе пятак потертый,
Все то, что после дня с тобой осталось,
Мне до зарплаты жить — но я упертый,
Последний рубль готов делить с тобою.
— Ничего не понял — искренне удивился Шрудель. — Это что, финал?
— Да, — смутился Копылев, — наверное, я что-то пропустил… или перепутал… Простите…
— Гм, — хмыкнул Шрудель, — нет, ну начали-то вы за здравие, можно сказать, я даже удивлен, но дальше как будто игла по пластинке поехала… И потом, ну, что опять за мещанская меркантильность? Тем более в лирическом стихотворении. «Двушка», «пятак», «рубль». Ощущение, что вы убытки от встреч с любимой подсчитываете. Снова налицо какая-то болезненная тяга к материальным ценностям бытия. Желание, которое вы отчаянно сублимируете в своих произведениях. Конечно, советская наука решительно отвергает лживое учение Фрейда, но в вашем случае я бы сделал исключение. Скажите честно, вы бедствуете?
— Нет, — испуганно ответил Копылев, но тут же поспешно добавил: — Хотя, конечно, определенная нехватка ощущается.
— Понятно. К сожалению, нехватка ощущается и в ваших стихах. И это — нехватка поэзии. Что иногда даже печальнее нехватки денег. Хотя это спорный вопрос. Но вы не расстраивайтесь. Я читал и похуже. Причем это были сплошь члены Союза писателей. А у вас тут даже есть удачные строчки. Вы вообще кем работаете?
— Кварцедувом.
— Ну, вот видите! — радостно воскликнул Шрудель. — Значит, мы друг друга понимаем!
Что означало это восклицание, было непонятно, а посему и спорить с ним было бессмысленно.
— А писать не бросайте, — сказал Шрудель, провожая растерянного автора до двери. — Это вам мой совет.
После чего он выставил Копылева в коридор и вернулся к Грише:
— Видал, что поэзия с простым человеком творит? Но, я считаю, творчество надо поощрять. Даже такое. Тем более что теперь Ершов мне должен.
— За что?
— Как за что? Я принял человечка, выслушал стихи, пока Ершов на втором этаже в шахматы режется.
— Так он здесь?
— Ершов?! Конечно. Торчит в кабинете у Сухарева — у них сегодня финальная партия. Если человек занят, зачем его зря тревожить? А я люблю помогать. Люди должны друг другу помогать. И иногда чужую работу делать. Сам посуди, какой начнется хаос, если каждый будет заниматься только своим делом. Ужас. Слушай, а чем конкретно занимается кварцедув?
Гриша пожал плечами.
— Кварц, наверное, выдувает.
— Спасибо за морфологический разбор слова, — хмыкнул Шрудель. — До этого-то я и сам как-то допер. Короче, относи-ка ты свой шедевр Ильичу, и айда дернем по пивку, а? Как ты смотришь на такое развитие событий в мире?
— Можно и по пивку, — согласился Гриша, с ужасом вспомнив, что главред давным-давно ждет материал.
Георгий Ильич прочел Гришины листки, периодически одобрительно цокая языком и приговаривая «Так держать!», «Верной дорогой идешь!», а в конце вынес короткое устное резюме: «Чудовищно. То есть то, что надо».
При этом быстро просек Гришины претензии на оригинальность и безжалостно их вычеркнул.
— Поздравляю, — пожал он смущенному Грише руку. — Пойди в отдел кадров, пусть тебя оформят как стажера. Поставим тебя на довольствие.
— Спасибо, — сказал Гриша и замялся, топчась на месте.
— Ну что еще?
— Понимаете, я паспорт свой потерял. Он у меня сейчас восстанавливается.
— Да? — насторожился главред, но потом махнул рукой. — Ладно, скажи им, чтоб тебя пока так оформили. Потом разберемся. Ну, вот… Начнешь у нас работать, познакомишься с коллективом. Он у нас дружный. Очень, — почему-то после паузы добавил он в конце.
— Да я уже, можно сказать, начал.
— Вот как? — насторожился редактор. — С кем это?
— Со Шруделем.
— Так и знал, — поморщился главред. — Не с того конца знакомство с коллективом начинаешь.
— Да? — испугался Гриша. — А я слышал… он талантливо пишет.
— Кто?! Шрудель?! Интересно, от кого ты это слышал. От него самого, что ли?
— Ну, да.
— Ясно. И он тебе, конечно, рассказал, что в нашей газетенке сознательно гробит свой талант, что работал в самых известных газетах.
— Да, — смутился от такой проницательности Гриша.
— Ну, еще бы. Пил бы меньше да языком трепал. А насчет таланта… Ты ж сейчас пойдешь с ним пиво пить?
— Да, — почти онемел от провидческого дара главреда Гриша.
— Ну, вот пусть он тебе что-нибудь и прочитает из своего раннего. Про Ленина. Сам поймешь. Ну что замер? Иди.
Гриша для вежливости кашлянул и, развернувшись, вышел из кабинета.
На улице его ждал Шрудель.
— Ну что? — меланхолично спросил он. — Встреча прошла в теплой и дружеской атмосфере?
— Пожалуй, — бодро ответил Гриша и поправил на плече сумку.
— И он, конечно, посоветовал тебе почитать мои ранние стихи про Ленина? — равнодушно поинтересовался Шрудель.
Гриша почувствовал, что попал в какой-то заколдованный круг, в котором все идет по хорошо накатанной колее.
— Да ладно-ладно, не боись, — успокоил его Шрудель, — он меня просто плохо переваривает. Всем про моего Ленина говорит.
— А что, хорошие стихи?
— Почему хорошие? Говно, — Шрудель как будто даже обиделся на подозрение в талантливости. — Просто я ж не только про Ленина писал.
— Да?
— Конечно. Я и про Сталина писал.
— А про Сталина лучше?
— Почему? — снова удивился Шрудель. — Тоже говно. Да бог с ними, со стихами. Куда идем?
Гриша, все еще пытавшийся переварить логику собеседника, замялся.
— Я не знаю даже… — сказал он и осекся, поймав на себе недоуменный взгляд.
— Ты что, не москвич?
— Да… то есть не совсем… А куда предлагаешь?
— Махнем для начала в «Ивушку». Или лучше в «Лиру», а? Вдарим по шампанскому. Все-таки пиво — это несолидно для такого события в твоей жизни. Первый материал, так сказать. Ну, как?
— А это где?
Лицо Шруделя, и без того длинноносое и продолговатое, вытянулось в какой-то совершенно немыслимый эллипс.
Ознакомительная версия.
