— Что делает здесь трактирщик?
— Хлопочет о компенсации. Шиды разграбили его имущество.
— Что сказал Крум?
— Ренийка явилась в Ремс накануне. Пришла к Круму, чтобы поесть. Момент, надо сказать, выбрала неудачный. Гарнизону выплатили жалованье, солдаты пили. Свободных мест не было. В одиночку за столиком сидел лишь Гро.
— Почему?
— Крум утверждает, мэтр так требовал.
— Трактирщик не возражал?
— Гро щедро платил. Он вылечил дочь Крума – у нее была сухая рука, и не взял платы. Крум готовил ему отдельно.
— Не удивительно! — сказал король. — Маги – они капризные. То им не так, то не эдак.
Шут, соглашаясь, кивнул.
— Продолжай! — велел Этон.
— Гро не хотел, чтобы ренийка присоединилась нему. Но та проявила вежливость, и маг сдался.
— Она хороша собой?
— Крум говорит, что не очень. Молода, стройна, крепкого сложения, но не красавица. Однако чем-то приглянулась магу. Тот накормил ее из своих блюд, после чего напился. Ушли они вместе. При этом ренийка придерживала Гро, а тот пел.
Этон засмеялся.
— Крум был удивлен. Ранее женщины мэтра не интересовали. В Ремсе есть бордель для солдат, но Гро его не посещал.
— Я его понимаю, — хмыкнул король. — Представляю тех красоток!
— Крум объяснял это возрастом Гро. На вид ему лет шестьдесят.
— Посмотрел бы я на эту ренийку! — воскликнул Этон.
Шут хмыкнул.
— Но-но! — сказал король. — Я еще ничего. Не так, как в молодости, но женщины не жалуются. Из того, что ты рассказал, ясно одно: Гро улетел навсегда.
— Вряд ли.
Этон уставился на собеседника.
— Если б Гро хотел жить в Рении, он не пришел бы к нам. Однако он выбрал Мерсию и заштатный городок. Как думаешь, почему?
— Тихая жизнь, — пожал плечами король. — А он старый.
Шут захохотал.
Король насупился.
— Ах, братец! — сказал шут. — До чего же ты у меня глупый. Подумай сам! Старый человек знакомится с молодой ренийкой и ведет ее к себе. Из трактира они идут в обнимку, при этом старик громко поет. Наутро он не впускает в дом сотника, утверждая, что там не прибрано. Интересно, что? Затем он разом вылечивает двадцать воинов, взбирается на башню, откуда уничтожает машины и огневые запасы шидов, и возвращается к себе – поспать. Что же он делал ночью? И вот Слай сообщает ему, что город сдан. "Старик" встает, обвешивается оружием, надевает шлем и улетает на диге. По дороге сжигает шидов. Тебе сколько лет, братец?
— Ты же знаешь! — сказал король. — Сорок.
— А Гро, если верить Слаю, — шестьдесят. Ты бы смог провернуть то же, что и он, за тот же срок?
— Я не маг! — открестился король.
— Маги – люди, такие же, как и мы с тобой. Они болеют, стареют и умирают. В шестьдесят лет человек – развалина. Ему не нужны женщины, он не любит много ходить, избегает лестниц. Башня в Ремсе высотою в сорок локтей, я узнавал. Наверх ведет лестница с высокими ступенями. Гро взобрался по ней, не запыхавшись.
— Откуда знаешь? — удивился король.
— Спрашивал, — усмехнулся шут. — Ни Слай, ни его воины не обратили на это внимания. А стоило.
— Ты думаешь?..
— Личина! — подтвердил шут. — Это и наши могут. Гро выдавал себя за старика.
— Зачем?
— Первое, что думаешь, для солидности. Пожилому лекарю верят больше. Но в Ремсе не было других магов. Значит, скрывается.
— Знать бы от кого! — сказал король.
— Он не местный. Язык Мерсии ему чужой. Но он не из Рении – выговор другой.
— Из Хайрии? — задумался король и ответил себе сам: – Вряд ли. Хороших магов там нет. Когда заболеют, едут к нам. Тиррана? Далеко. Даже морем плыть более луны.
— Жить захочешь – поплывешь, — сказал шут. — Не о том говорим. Как наградишь Гро, если вернется?
— Дам тысячу золотых!
— Всего?
— Патент мага.
— И только? Человеку, который обратил вспять армию врагов? Ты скуп, братец!
Этон нахмурился:
— Что предлагаешь?
— Личный лен в наследственное владение. Звание придворного мага. Должность главы Корпорации с правом пересмотреть выданные патенты и отобрать их у шарлатанов.
— Его сожрут!
— Мы защитим.
— Как?
— Женим на дочери могущественного человека.
— Чьей?
— Твоей.
— У меня нет дочери!
— Разве? — сощурился шут.
— Ну… — смутился король. — Она внебрачная. Я не видел ее много лет и даже не знаю, жива ли.
— Жива! — успокоил шут. — Хотя могла и умереть. Девочке пришлось несладко. Ее растила бабушка, поскольку муж матери невзлюбил падчерицу. Хорошо, что у девочки есть дядя, который помнил о ней и помогал деньгами.
— Брат!
— Не надо благодарить! — сказал шут. — Сам знаю, что я хороший.
— Она красива?
— Похожа на отца.
— Бедная девочка! — покачал головой король.
Шут засмеялся.
— От тебя у нее только одна черта. Правда, приметная. Опознаешь сходу. Мы договорились?
— Я подумаю, — сказал Этон. — Она все же моя дочь.
— Ты неисправим! — покачал головой шут.
— Надо сначала взглянуть на дочку, — смутился король.
— Тогда пошлю в Муг гонца, — сказал шут. — Пусть едут с матерью.
— Это обязательно? — сморщился король.
— Боишься? — сощурился шут.
— Королева ревнива, — вздохнул король. — Сам знаешь.
— Остановятся у меня. Места хватит.
— Ах, брат! — сказал Этон. — Не тому боги дали корону. Хотел бы я поменяться с тобой местами!
— Не получится! — хмыкнул шут. — Во-первых, я бастард. Во-вторых, — вот! — он повернулся к брату спиной. — Горб королю не к лицу. В-третьих, я не хочу править. Поэтому ты и держишь меня возле себя. Я не прав?
— Прав, как всегда! — кивнул Этон. — Но я бы на твоем месте подумал…
Ноэль поет. Ее голос, звонкий, сильный, рассыпается серебряными колокольчиками, и эти колокольчики бренькают в моей голове, толкаясь в виски болью. Вот ведь, зараза! Никакого уважения к почтенной старости.
— Угомонись!
Голос стихает, чтобы тут же смениться обиженным:
— Тебе не нравится, как поет Ноэль?
— У меня болит голова.
— А вот не надо было пить столько оука!
Не надо было, конечно, только что теперь? Ноэль сдержала слово. Когда мы долетели до этого заброшенного оазиса посреди степи, она первым делом стряхнула с какого-то дерева с десяток плодов. Плоды походили на кокосы, а само дерево – на пальму, но Ноэль сказала, что это "оук". Она вскрыла плоды кинжалом и слила болтавшуюся внутри молочную жидкость в казан. Выставленный на солнце, сок почти сразу забродил, и к вечеру стал прозрачным. Вкус у него оказался кисловатый, но приятный. Оук щипал язык и шибал в голову. К ночи я впал в нирвану. Кто же знал, что у этой штуки такой откат?
Я охнул и открыл глаза. Блин! На Ноэль было невозможно смотреть. Пока оук бродил, она потребовала заняться ее носом, что я и сделал. Нос покраснел и распух. Это при сращивании переломов опухоль опадает. Организм сам пытается залечить повреждение, и влитый импет только мобилизует этот процесс. Трансформация – дело другое. Тело привыкло к своему органу, а тут его заставляют менять форму и рассосать лишнее. Организм бунтует. Поэтому процесс занимает не один день, и протекает бурно. Ноэль, разглядев в озерце свой распухший нос, немедленно замотала лицо. Спрашивается, зачем? Кому на нее смотреть? Здесь нет никого, кроме нас двоих и летающего крокодила.
Повязка и сейчас укрывало лицо Ноэль. А вот другой одежды на ней не наблюдалось. Совсем. И она стояла надо мной, уткнув кулаки бока, так что я мог беспрепятственно разглядеть все ее прелести. Начиная от стройных ног, треугольного островка лобка, поросшего черным волосом, до тяжелых полушарий грудей с дулами-сосками. Они смотрели мне в лицо. Кровь прилила мне в голову – и не только в нее. Капелланов учат смирять плоть. Есть духовные и физические практики. Жизненная необходимость. За священниками на целибате присматривают строго. Попадешься на блуде раз – поедешь на покаяние в монастырь сроком на год. Можешь и на два – это как митрополиту на сердце ляжет. Рецидив влечет извержение из сана. А это жопа. Нет, выпускник академии – человек образованный и может хорошо устроиться. Теоретически. Только государственная служба для расстриг закрыта, а о выборной должности можешь и не мечтать – ни одна партия возьмет под крыло за изгнанного за блуд священника. Учителем не мечтай – кому нужен растлитель учениц? Так что иди в бизнес, если есть к этому способности. А если нет? Значит, дорога в грузчики или санитары – туда всех берут…
Однако сейчас мои духовные и физические практики не работали. Трудно их применить, когда над тобой нависают такие прелести.
— Ты почему голая?
— Одежду постирала, — Ноэль указала на шаровары и рубаху, развешенные на кустах.
— У тебя есть другая.
