подломились, и он упал на колени. Кожа стала покрываться изморозью. Он задёргался, затрясся и громко застонал.
— Отвечай, прах!
Больше сопротивляться он не смог. Обмяк, опустил руки и начал рассказ.
* * *
Рокк вступил в вольные каменщики больше для развлечения. Но затем вкусил запретный плод тайной власти и втянулся. Закрытые собрания, встречи с могущественными людьми, секреты происхождения некоторых особ, постыдные тайны знатнейших фамилий. Вот только далеко по иерархии продвинуться не удавалось — не вышел господин Рокк знатностью, богатством и протекцией. Приходилось выслуживаться, исполняя задания старших масонов.
Несколько лет назад глава ложи Воронцов Роман Илларионович предложил Рокку помочь разобрать некоторые бумаги. Какие-то документы, привезённые из-за границы его братом, российским вице-канцлером Михаилом Илларионовичем. Рокк не стал отказываться — от военной службы он устал и был в долгом отпуске, а за работу Воронцов посулил некоторые деньги.
Среди завалов бумаг Рокк и обнаружил две коробки из архива Иоганна Алхимика. Скорее всего, архив был не полон, но то, что удалось прочитать, повергло Рокка в трепет. Бессмертие? Идеальное здоровье? Два сердца, дающие шанс выжить при любом ранении? Особая железа, выращиваемая в животе, нейтрализующая любые яды? Бесценное сокровище! Немедленно взять на вооружение!А вот Воронцов не разделил восторгов от находки. Глупости, сказал он, опыты Иоганна Алхимика давно уже признаны опасной лжемагией. Сам Иоганн умер в страшных муках, ставя опыты на самом себе. Пусть архив лежит как исторический курьёз.
Но Рокк, прочитавший его от корки до корки, так не считал. Копировать бумаги не требовалось — он помнил всё наизусть. Доделав работу, он уехал в своё имение и начал ставить опыты. Не на себе, естественно, а на крепостных. Все они скончались, унося в могилу тёмные тайны. А Рокк приобрёл бесценное знание и принялся планировать свой путь к идеальному здоровью и вечной молодости.
Собственно, на войну он поехал по этой же причине. Ему требовался человеческий и цвергский «материал», потребный для новых опытов и конечного преображения. И он почти собрал его, но тут появился я.
* * *
— Кому ты рассказывал об этом?
— Никому, — проскрипел Рокк.
Изморозь застыла на его коже острыми хрустальными иголочками. Мертвец косился на меня красными глазами со страшной ненавистью. Но мне было всё равно — дальше ему в одну сторону, а мне совершенно в другую.
— Хорошо, — Смерть улыбнулась, — Константин, ты должен найти и уничтожить архив.
Я кивнул. Даже не сомневался, что она так скажет.
— А ты, — моя начальница жестом приказала Рокку встать, — пойдёшь со мной.
Она взяла его под руку и повела в туман. Почти скрывшись за белой завесой, Смерть обернулась и цыкнула на меня:
— Чего ты ждёшь? Марш отсюда!
В лицо ударил порыв ветра, и я зажмурился. А когда открыл глаза, передо мной лежал труп Рокка с дыркой в животе, а за спиной весело звенели клинки.
* * *
Вскочив на ноги, я обернулся. На дороге валялись остатки коня Рокка, тело денщика и залитый кровью кирасир. Второй вояка с перекошенным лицом фехтовал на палашах с Кижом.
— Н-на!
Отбив клинок кирасира, мертвец по-змеиному извернулся и воткнул лезвие противнику в шею. Обливаясь кровью и зажимая рану рукой, тот медленно опустился на колени, захрипел и упал навзничь. Уже мёртвый, но чуть больше, чем Киж.
— А⁈ Видели, Константин Платонович? Как я их!
Я кивнул, бросил шпагу в ножны и пошёл в кусты к нашим лошадям. Забрал флягу с водой и прополоскал рот. После активной волшбы Талантом на языке был стальной вкус и едкая горечь. Пожалуй, надо с собой молоко возить, а то простой водой эту гадость сложно перебить.
Вернувшись на дорогу, я нашёл Кижа, перебирающего палаши мёртвых кирасир.
— Боевые трофеи! — возмутился он, заметив мой взгляд. — Оружие заберу, чтобы не пропадало. Ну что вы так осуждающе смотрите, Константин Платонович? Я же не деньги у них из сумок забираю!
— Оставь и отойди.
Киж послушно бросил клинки, а я призвал Анубиса и поднял руки. Над местом побоища занялось гудящее синее пламя, пожирающее всё на своём пути. Минута, и не осталось никаких следов, только тяжёлый чёрный пепел.
— Хорошая сталь была, — пробурчал Киж, крайне недовольный. — Мне палаш давно сменить надо.
— Узнать могли. А нам оставлять улики совершенно ни к чему.
— Как скажете.
Киж надулся, обиженно поджав губы. Ёшки-матрёшки, в три раза старше меня, а ведёт себя как дитё малое. Хоть бери и воспитывай его. С другой стороны, читать мертвецу нотации — это перебор даже для некроманта.
В лагерь мы вернулись тем же путём, сделав крюк и въехав со стороны города. Может, и лишняя перестраховка, но бережёного бог бережёт. Если уж начал заметать следы, делай это тщательно.
* * *
Утром я проспал дольше обычного, вымотавшись во вчерашней драке. Так что проснулся только от радостных криков солдат. Это Корсаков вырвался из госпиталя и приехал на батарею. Он хромал на раненую ногу, был бледен, но светился радостью.
— Не мог больше, Константин Платонович, — будто извиняясь, он объяснил мне. — Кормят дрянью, крики постоянные, воняет гноем и лекарствами. Нет уж, лучше я здесь полежу, всё больше толку будет.
— Не тяжело вам верхом ездить? На марше сложно будет с ранением.
— Ерунда, — махнул он рукой, — у нас возок есть, в него сяду, если будет худо. Кстати, должен вас поздравить!
— Простите?
— В штабе корпуса лежит приказ о произведении вас в чин капитана. Растёте, Константин Платонович, растёте. И по-прежнему будете утверждать, что не хотите военной карьеры?
— Не хочу, — я улыбнулся. — При первой же возможности выйду в отставку.
Корсаков покачал головой.
— Как скажете. Вы уже завтракали? Нет? Тогда прошу составить мне компанию.
Денщик майора споро сообразил нам огромную яичницу из десятка яиц с салом и зелёным луком. Корсаков ел не спеша, рассуждая о вреде врачей и пользе старых семейных рецептов. Мол, есть у него такой, доставшийся от матери — бальзам, заживляющий любую рану. Только одна беда: долго он не хранится, а когда лежишь с ранением, готовить его нет возможности.
— Так научите денщика, пусть он вам делает лечебную смесь.
— Нельзя, — Корсаков осуждающе посмотрел на меня, — я дал слово не раскрывать секрет.
Я не успел ему возразить. В лагере послышался топот ног и пронзительный звук трубы.
— Не торопитесь, — остановил меня Корсаков, увидев, что я встаю, — доедим, а там уже смотреть будем. Если что-то важное случилось, к нам пришлют посыльного с приказом.
Согласившись с житейской армейской мудростью, я остался сидеть и спокойно доел яичницу. Посыльный с приказом примчался точно к тому времени, как мы вышли из палатки. Корсаков прочитал бумагу и обратился ко мне.
— Пруссаки подходят с севера, Константин Платонович. Думаю, Фридрих возле Кюстрина через Одер переправился.
— И что там? — я кивнул на бумагу. — Салтыков приказывает отступать?
— Ни в коем случае, — Корсаков ухмыльнулся. — Он на вид хоть и тихий, но старик жару молодым может дать. Мы выдвигаемся им навстречу.
К счастью, нам не надо было торопиться. Первыми из лагеря ушли передовые части гусар, за ними кирасиры, следом пехота, а уже после в путь двинулась и наша батарея.
Корсаков успел съездить в штаб корпуса и, вернувшись, радостно рассказал: Салтыков взял за жабры союзников, уже было собравшихся отступать, и обе армии двигались теперь навстречу Фридриху. Генерал-аншеф собирался дать решительное генеральное сражение. В чём мы с Корсаковым его искренне поддерживали.
Русские войска встали к востоку от Франкфурта возле маленькой деревеньки Кунерсдорф. Армия заняла оборону на трёх возвышенностях, разделённых оврагами: корпуса Фермора и Вильбуа разместились на холме Юденберг, корпус Румянцева на Большом Шпитцберге, а Обсервационный на Мюльберге.
Салтыков ждал удар со стороны Кюстрина, поэтому войска получили приказ строить укрепления на северной стороне. Нашу батарею это тоже не минуло: солдаты копали, насыпали редуты, утрамбовали земляные стенки и брустверы.
— Как вам наша позиция, Константин Платонович? — спросил меня Корсаков, разглядывая в подзорную трубу местность перед холмом.
— Неплоха. — Мне показалось, что он хочет меня слегка проэкзаменовать, и решил подыграть: — Господствующая высота, поле внизу заболочено, так что пехота будет вязнуть. Для обороны просто отлично.
Корсаков одобрительно кивнул, и я продолжил:
— Только есть у меня опасение, Иван Герасимович, что Фридрих
