— Ну, это я так, к слову. Всё у него будет нормально. Мы же не звери! Будете поддерживать связь через Семёна Романовича Воронцова: он там в Лондоне за своего.
— А какого рода сведения вас могут заинтересовать?
— Ой, да решительно всё, что сможете раздобыть! Дипломатические слухи: оценка действий нашего двора, мнение о положении дел на континенте, назначения во флоте, планы войны против Франции и Испании… Самый широкий перечень сведений! Но, кроме информации, интересны также и влияния: мнение, совет, пожелание, вовремя высказанное важной персоне, может быть решающим для судьбы всего мира… Итак, что скажете?
*- кирейка — обиходное название сюртука
** — "конфедератка — шапочка, обыкновенно черного сукна, обычно характерной четырёхугольной формы.
***- «лепорции» — пропорции; здесь — установленного задания на день.
**** — имеется в виду преимущество в два чина, получаемое гвардейскими офицерами при переводе в армию.
Глава 3
В общем, с салтыковскими заговорщиками мы более-менее разобрались. Князь Николай Зубов, Сенатом приговорённый к смертной казни, в итоге отправился в ссылку; его брат Платон Зубов, бывший фаворит, пока оставался на свободе, хотя оба его секретаря, Альтести и Грибовский, были арестованы по многочисленным делам о взятках. Николай Салтыков был вынужден переселиться из Зимнего Дворца в Шлиссельбург. По иронии судьбы он оказался в камере, где содержалась жена и дети Емельяна Пугачёва, отпущенный мною на волю. Ряд офицеров разослали по армейским полкам, в основном в местности с нездоровым климатом и недружелюбным местным населением.
Теперь предстояло в кратчайшие сроки войти в дела огромной Российской Империи; а это значит — разобрать просто тьму бумаг! Кроме документов, совершенно различного вида и значения, доставшихся от предыдущего царствования, на меня немедленно хлынул настоящий вал разного рода обращений, челобитных, записок, ходатайств, справок, адресованных уже непосредственно мне. Всякого рода жалобщики, обиженные чем-либо за долгие 34 года правления Екатерины, в надежде на пересмотр своих дел буквально бросились в Петербург, всеми правдами и неправдами пытаясь попасть во дворец, чтобы «упасть к ногам императора». Уже через несколько таких «падений» я начал понимать, почему Елизавета Петровна в своё время категорически запретила подавать жалобы ей лично: отказать жалобщику в участии в рассмотрении его дела казалось бессердечным, а углубляться во все эти частности совершенно не было времени!
Кроме того, что эти, по преимуществу, мелкие дела страшно отвлекают от основных обязанностей, так это ещё и небезопасно: кто мешает какому-нибудь сутяге пронести с собою кинжал, да и в запальчивости пустить его в дело? Конечно, можно приказать их обыскивать; но совершать такие действия с дворянином в эти времена считается неприличным, и я не был уверен, что мои сотрудники будут исполнять это распоряжение достаточно скурпулёзно.
Тем не менее, я сделал всё возможное, чтобы обезопасить себя. Была создана Экспедиция Собственной Безопасности, возглавил которую измайловец Дмитрий Иванович Волховский. В неё набрали безусловно преданных мне офицеров и солдат, из которых прежде всего, как не странно, вытравляли… почтение к офицерам. Я прекрасно помнил, как в своё время убили императора Павла: заговорщики просто прошли мимо караулных солдат, не посмевших остановить их. Люди из моей охраны подчинялись только Волховскому и мне. Их вооружили пистолетами новой конструкции, а позже — ручными гренадами, кинжалами кавказского типа, хорошо подходящими для боя в стеснённых условиях; основным оружием было укороченное драгунское ружьё. Как правило, эти люди не находились на виду: караульную службу продолжали нести солдаты гвардейских полков, а сотрудники из службы охраны находились во внутренних покоях, или страховали караульных, присматривая за ними со стороны.
Разумеется, Дмитрий Иванович сразу же стал резко возражать против свободного доступа ко мне жалобщиков и ходатаев. Понятно, что с точки зрения безопасности это было крайне нежелательно. Чтобы хоть как-то упорядочить поток разного рода обращений, и одновременно по возможности избавить себя от жалобщиков, я приказал устроить несколько почтовых ящиков, куда можно было в любое время положить свою челобитную. Поток их был столь велик, что уже вскоре я решил провести полную ревизию всех уголовных дел за последние 10 лет. Попутно вскрылось, что в Сенате находится более 30 тысяч нерешённых дел — некоторые тянулись со времён Елизаветы! Придётся в самое короткое время заняться реформой Сената, — такое положение дел совершенно нетерпимо…
Обычно новое воцарение сопровождается многочисленными пожалованиями, способствующими повышению популярности нового монарха. Разумеется, в моём случае ни о какой раздачи поместий, чинов и орденов не могло идти речи, поэтому я зашёл с другой стороны: было объявлено об уничтожении цензуры и полной свободы печати. Немедленно амнистировали несколько тысяч заключенных и ссыльных — и в первых рядах, разумеется, Радищева и Новикова. Александру Николаевичу предстояло ещё приехать из Кяхты, а вот Новиков, сидевший в Шлиссельбурге, уже через несколько дней предстал передо мною.
Господин этот был в прежние времена известным издателем, публиковавшим в Петербурге юмористические журналы. После ареста в 1792 году был отправлен в Шлиссельбург, что здорово подорвало его финансы.
— Николай Иванович, — сразу взял я быка за рога. — Буду краток. Мне нужно ваше перо и талант. Нужно пропагандистское обоснование всего, что я буду делать.
— Я рад бы служить вам, ваше Величество, — отвечал тот с осторожностью, — но насколько это согласуется с моей честью?
Пришлось вкратце, без подробностей посвятить его в свои планы, а также пообещать финансовое содействие. И Николай Иванович немедленно стал моим личным пиар-специалистом. Кроме того, ему было поручено распространение книги Радищева-Романова и статейки в журналах супротив крепостного права. Новиков, надо отдать ему должное, быстро взялся за дело и уже весною начал выдавать на-гора разные страсти про крепостное право и злобных якобинцев, мечтающих возмутить народ в России. Разумеется, правды во всём этом было чуть менее, чем серебра во фридрихсталерах, но великая цель вполне оправдывала этот невинный обман.
* * *
Постепенно наша жизнь в Зимнем дворце наладилась. Первым делом я назначил супруге статс-дам и фрейлин по её выбору. Сама будучи с 16-ти лет камер-фрейлиной императрицы, Наташа прекрасно знала изнанку «женской половины» Двора, в подробностях посвящена была во все интриги: кто против кого дружит, кто что мутит, как и у кого подворовывают, и прочее в этом духе. Поэтому лишь немногие фрейлины из прежнего царствования перешли в новый Двор. Разумеется, первым делом вылетели графини Шувалова и Головина — первые интриганки при дворе Екатерины. Фрейлинами моей юной императрицы стали княжна Шаховская, графиня Толста́я, и сёстры Протасовы.
Ударными темпами начали обустраиваться покои императрицы в Зимнем Дворце. После Константина остался паркет, истыканный шпагой и штыком, расшатанные стулья и стены со следами пистолетных выстрелов — Костик, воображавший себя великим застрельщиком и бретёром, любил стрелять из пистолета по мухам (и иногда даже попадал). Пришлось перекрывать пол, заново обставлять дворец мебелью, навешивать шторы и драпировки, чем Наталья Александровна не без удовольствия и занялась, при этом чутко отслеживая последние модные веяния. И, надобно сказать, было что отслеживать!
С новым царствованием резко переменились вкусы и взгляды на прекрасное, в том числе сильно изменился вкус к мебели и интерьерам. Позолота, резьба, изящно изогнутая мебель, роспись по стенам, штофные обои вышли из моды. Теперь все были без ума от античности: мрамор, гранит, барельефы, фризы, деревянные панели, бронза — то, что вскоре будет называться «ампир». Благородные, простые интерьеры, избавленные от нагромождения деталей, соразмерные и изящные, соблазняли немедленно перестроить свое жилище по новым канонам.
