всегда, когда нечего было сказать, нужно было улыбнуться, и тогда… становилось легче. Мой взгляд начал скользить по залу, но юной девочки, которая должна была быть Гвин, я найти не смогла, что на секунду повергло меня в страх, заставив опасливо озираться. Где же она была сейчас? И что делать теперь… молчание затянулось, прерывистый вздох заставил меня задрожать, после чего я сделала несколько нерешительных шагов внутрь кабинета, оглядываясь по сторонам и про себя молясь, чтобы все это не было обманом… чтобы увидев ее, я не проснулась.
- Давно не виделись, юная леди… - Годрик, бич магов, каратель демонов… Человек, что видел то, что многим не приходило даже в самых ужасных кошмарах. Он смог пережить собственных детей, жену и до сих пор оставался магистром Ревнителем, невзирая на те опасности, что несла с собой эта должность. Годрик был первым из них, сильнейшим из всего ордена, единственный достойным этого места. Его болезненное, старческое тело, скрывалось под латным доспехом, чей могучий облик и искусные гравировки лишали носившего человечности, ставя его на ранг выше, словно лишая болезненной плоти. Нагрудник, украшенный святым символом Ревнителей, клинком поражающим сложенные в молитве демоническую и человеческую руку, сверкал от серебряных узоров, идущих по его краям, изображающим сплетенных между собой змей, священных животных Сивила, которому орден вверил себя, признав покровителем. На его плечах громоздились человеческие черепа, что слились с металлом и стали его неотъемлемой частью, в своих пустых глазницах сохранив огарки погасших свечей, огонь в которых зажигался лишь во время войны, став символом не только ордена Ревнителей, но и всей Имперской элиты, проливающей свою кровь на полях сражений. Черепа первыми стали использовать Волкодавы, но Ревнители пошли дальше простых подвесок, нередко на доспехах сверкали кости, щиты могли оказаться украшены целыми человеческими скелетами, порой сложенных наподобие змеи, чтобы лишний раз внушить в врагов страх перед Ангелом Слез. На стальных пластинах предплечий тускло пожирали свет свечей и люстр чешуйки демонического панциря, имеющие форму листьев клена, чье острие было направлено на сияющие золотой гравировкой перчатки. “Истина - наш меч”. - Гласила надпись на левом кулаке, на нем же имелся ряд небольших но плотных шипов. “Стойкость - наш щит”. - Надпись на правой, где, казалось, имелось дополнительное уплотнение, возможно, чтобы при ударе о щит нивелировать нагрузку на кисть. На угловатом, остром шлеме, с решетчатым забралом и конским волосом, окрашенным в серебристо-зеленые цвета, что сейчас стоял на столе около Годрика, тоже имелись узоры в форме змей. По бокам шлема сияли золотом еще две надписи, вырезанные на стали: "Вера - наша гордость” и “Война - наш долг”. Около пояса, с вырванным демоническим глазом по центру, вставленным в серебряную оправу, сиял острыми, окровавленными зубцами моргенштерн, украшенный подвешенными за стальные нити черепами, что при ударе друг о друга, начинали стучать своими зубами. Великолепный осадный щит, с которым я лишь недавно сравнялась по росту, висел за спиной, прикрепленный за рукоятку с помощью обычной веревки. К сожалению, гравировок мне видно не было. Лицо Годрика было жестоким, властным, высушенным и мрачным, несмотря на ломкий, высокий и ничуть не глубокий голос, который заставлял каждое его слово звучать претенциозно и несколько капризно. Он не внушал собой страх, как то могли делать иные магистры орденов и диктаторы войны, но вызывал уважение, почет и некий трепет, как при взгляде на икону. Он действительно был словно святой, благословенный Близнецами, такой же отрешенный от людского, ведомый идеалами и честью. За один лишь только его взгляд, полный боли, берущей свое начало в древности, он казался ожившей фреской, картиной, сошедший с мольберта, чтобы нести Их слово, и Его волю. Зрачки магистра давно потеряли свой цвет, медленно подступающая слепота размыла их, не давая прочесть мыслей и эмоций, но открывая бесконечный простор для фантазии, словно чистый холст, на котором ты сам выводишь эмоции и мысли. Но все же, тонкие линии крови на глазах выделялись необычайно отчетливо, словно рваные раны, раздирающие глаз на мелкие, болезненно дрожащие куски, потерянные и оторванные от общей структуры. Бледные оттенки лица контрастировали с въевшимися в кожу черными кругами, идущими под глубоко посаженными глазами и от того, делая взгляд пристальными, беспощадным. Сломанный во множествах битвах нос, скрывался под бронзовым протезом, иссохшие, почти что белые губы, оказались в редких, кровяных пятнах, похожих на проказу. Шрамы тянулись по всему телу и на каждом его участке, что вообще можно было увидеть в редких открытых участках кожи, например на ушах, около глаз, губ, щек и шеи. Глубокие, свежие, те, что почти исчезли из вида и некоторые, что изменили структуру кожи, буквально разделив на отдельные куски тело Годрика. Отсутствие волос на лысом, неровном черепе, компенсировалось остроконечной отцовской шляпой, которую тот с резкой улыбкой снял передо мной, проявляя удивительное для воина почтение. Боевые кланы со временем теряли те аристократические нормы, что казались само собой разумеющимися, забываясь в войне. Виры не просто утратили шарм высшего света… Но и вовсе покинули скучные советы, посвятив свои жизни и жизни всех будущих поколений только одному занятию - войне. Лесеры отправляли делегатов меньших домов, навечно посвятив себя Ордену, но не разрывая связей с политикой. Грау же никогда не отворачивались от Империи, зная, что войны не всегда выигрываются на поле боя а иногда и вовсе не начинаются, благодаря паре другой умных слов. - Приятно видеть вас в здравии и покое… в особенности, зная о вашей нелегкой участи.
- Доброе утро, дочь, надеюсь, ты хорошо спала этой ночью. - Моя мать, Сессиль, невысокая женщина, уже почти сорока лет, с каштановыми кудрями, завитыми по южным манерам. Ее солнечно-светлые глаза скрывались под чистыми стеклышками очков. Мать, казалось, чувствует себя в присутствии бывалого воина не в своей тарелке, неуютно прижимаясь к дубовым шкафам и укрываясь с помощью своей шали, сотканной из серебряных ниток. Я почтительно кивнула ей, нерешительно глядя на Годрика, держащего шляпу передо мной. Мне было не по себе от него, казалось, будто глубоко в душе, он разлагался, постепенно умирая… Это и его странное, бодрое поведение, вызывали во мне диссонанс и смятение, которого я не знала уже давно. Я легко могла раскусить характер слуг, видя в них простых болванчиков, знала, как думает собственная семья, но понять магистра оказалось сложнее, чем всех
