— Может быть… может быть… — чуть подумав ответил тот. — Но ни джунгары, ни цинцы совершенно точно не обрадуются тому, что мы продаем оружие их противникам.
— Слушай, мы же не заставляем их покупать. Не нравится, пускай не берут.
— Но союз…
— Так не нужно влезать в союзы, которые будут нам вредить. К тому же, если продавать оружие только одной стороне в этом конфликте, то она слишком быстро выиграет. Это не в наших интересах.
— Джунгары — ладно, — произнес царь. — Степняки. Я понимаю твое отношение к этим всем степным народам после попытки похищения. Да и сам, признаться, настороженно их воспринимаю.
— Джунгары слишком агрессивны, — вставил Василий Голицын. — Их так воспринимают все вокруг.
— Да-да, — покивал Петр Алексеевич. — Но чем тебе цинцы то насолили? Ты ведь явно ведешь к тому, чтобы создать им большие проблемы.
— Пиратские нападения на наши корабли.
— Разве пиратов контролирует их правитель? — удивился Василий Голицын.
— А кто? Или ты думаешь, что все эти пиратские флоты смогли бы базироваться в Китае без санкций из Запретного города? Это, считай, их не официальный флот, который позволяет делать то, что нельзя официальному.
— И зачем они на нас напали? — хмуро спросил царь.
— В Китае есть одна особенность — клановость. Эти кланы — считай аристократические дома с родственниками — контролируют провинции. Каждый — свою. Иногда распространяя свое влияние на другие, иногда деля провинцию с другими кланами. В Кяхте мы торгуем с одними кланами. Торговлю морем контролируют другие кланы. И с ними нам пока не удалось договориться. Как несложно догадаться — нападения пиратов это их рук дело.
— А их государь куда смотрит? — еще сильнее нахмурился Петр Алексеевич.
— Он смотрит на красных карпов в пруду, — оскалился царевич. — Как я уже говорил, его положение очень непрочно, несмотря на показное благополучие. Потому что он вынужден вести до крайности осторожную политику. С одной стороны, пытаться удержать в хоть какой-то узде маньчжуров, на военной силе которых зиждется его власть. С другой стороны, постараться не спровоцировать масштабные бунты кланов. Он там как эквилибрист на канате. Любой неосторожный шаг — и новая Смута.
— А почему эти кланы так Цин не любят?
— А за что им их любить? При поздних Мин они были едва ли не независимыми правителями, которые лишь номинально признавали власть Запретного города и платили ему символическую дань в виде небольшой доли налогов. Цин же стремятся к централизации и единству. Как видите — никакого сходства интересов.
— И ты, поддержав джунгар, хочешь им насолить? — подвел итог отец.
— А ты хочешь им простить пиратские нападения? — повел бровью царевич. — Они нам напакостили? Мы напакостим в ответ. А потом заработаем на этом. Ведь военные успехи джунгар пошатнут власть цинцев. И им придется предпринимать лихорадочные попытки укрепить свое положение.
— Ты же сам говоришь, что их государь не контролирует эти кланы, — произнес Голицын.
— В этом вопросе контролирует. Ведь нападение на иностранные корабли может означать войну. И если голландцы там или португальцы далеко и реально ничего сделать не смогут, то мы рядом. Относительно. Во всяком случае у нас общая сухопутная граница. Я могу понять одно нападение. Всякое случается. Но два, да еще такие массовые и хорошо организованные, это совершенно точно действо, совершенно с согласия Запретного города. А может быть даже и по его приказу.
— Ну… хм… А джунгары?
— Это небольшой кочевой народ. Если они захватят Тибет, к чему явно стремятся, то впишутся в тяжелую, затяжную войну с Китаем. Как бы они хорошо не воевали, у них просто нет для этого людей. Пять… десть… пятнадцать лет. Я не могу даже предположить сколько они протянут с нашей помощью. Даже обменивая одного своего на трех-пятерых китайцев. В какой-то момент у них просто кончатся люди, и они сломаются, после чего вся их держава осыплется словно карточный домик.
— Не слишком ли жестоко?
— А они и без нас по такому пути идут. Так почему бы нам получить кое-какие выгоды от их дел? И мы никак ни на что повлиять не сможем. Они сейчас верят в себя и свою звезду. Но, как гласит мудрая пословица: «Бери ношу по себе, чтобы не падать при ходьбе». Разве не так?..
[1] После того, как у шотландцев была выкуплена колония Каролина, ее главный город Чарльстон, был переименован в Карлоград. Русификация названий много, где применялась в новых регионах, являясь государственным стандартом.
[2] Верста в новой СИ 2,54 км. 500 верст это 1270 км.
Часть 3
Глава 10
1710 год, декабрь, 27. Москва — Варшава
Алексей стоял в Успенском соборе.
Серьезный как никогда.
Шла служба.
Красивая. Торжественная. С большим стечением самых разных гостей. Даже кое-кто из экзотических владений России присутствовал. Для колорита.
Царевич держался ровно, спокойно и торжественно, всецело сосредоточившись на действии. Чтобы не напортачить. Дело то государственное. И любую нелепицу, ежели она произойдет, потом ему до самой старости припоминать будут.
— Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть мужем этой Серафимы Соломоновны, которую видишь здесь перед собою?
— Имею, отче.
— Не обещался ли ты другой невесте?
— Не обещался, отче.
И священник переключился на невесту. Ту самую Серафиму Соломоновну. Так то ее звали Шахрабано Бегум Сафави. Но в православии так все оставить было нельзя, поэтому в крещении ей и имя сменили. Вот и назвали Серафимой. Почему? А Алексею так понравилось. Это была единственная вещь, на которую он мог повлиять во время подготовки невесты к венчанию.
Вначале он хотел подобрать ей имя созвучное с тем, что было в исламе. Но ничего не получалось. В голову шли варианты либо в духе Шурочка, либо Шахеризада Ивановна. А шутки тут были не уместны. Даже «очень тонкие», то есть, понятные лишь ему. Проболтать то мог? Мог. И потом проблем не оберешься. Так что он перешел к попыткам перевода имени по смыслу. Но опять-таки ничего не вышло доброго и пригожего. Шахрабано переводилось как «сладкая девушка» от персидского слова «шакар». В святцах имелся аналог, но иметь жену с именем Гликерия Алексей совершенно не хотел. Как ее ласково называть то? Глюка? Глюкозочка моя холестериновая? В общем — не нравился ему этот вариант и все похожие.
Посидел.
Подумал.
Полистал святцы тех дней, в которые крестить ее планировали. Выписал вариант женских имен, что там были. Не очень многочисленные. И после недолгих метаний остановил свой выбор на Серафиме.
Странный, конечно, выбор.
Но и невеста необычная. Отчего Алексей настоял именно на этом имени, равно как и на том, чтобы за ней оставили отчество родителя. В конце концов Сулейман, в отличие от Шахрабано, вполне соответствовал православной традиции, присутствуя там в более древней форме — Соломон. Вот и получилась Серафима Соломоновна, которую на третий день Зимнего мясоеда[1] царевич повел под венец. А гости смотрели на это и не верили своим глазам. Скажи им еще лет пять назад о чем-то подобном — засмеяли бы…
Наконец, дошло время до поцелуя.
Царевич откинул фату и посмотрел на свою невесту.
Спокойная. На лице едва заметная полуулыбка. А в глазах озорные чертики, говорящие очень многое о предстоящей ночи.
Алексей усмехнулся.
Его уже просветили о том, какие они — женщины, выросшие в гареме, и что его примерно ожидает. И сии слова разжигали неподдельное любопытство. Ибо, даже не имея практического опыта, кругозор и общая просвещенность в делах интимных у таких особ отличалась чрезвычайным масштабом. Ведь волей-неволей им приходилось вариться в ОЧЕНЬ специфической среде…
