— Верно, не смеют. Зато у вас одна говорильня да за власть дерутся бояры, аки волки лесные, а простые люди бедствуют. На Москве-то простым людишкам куда как лучше живется — чай, наши-то смерды не столь бедны, как ваши? Да и спрос княжеский с каждого одинаков — что с боярина, что со смерда. Все ровные.
— Угу, ровные. В рабстве ровные, в угодничестве да подхалимстве!
Дьяк вздохнул:
— Вижу, не переубедить тебя, Олег Иваныч. Но вот погоди, отнимем у монастырей землицы — еще богаче жить станем.
— Может, кой-кто и станет, не спорю. Но только не говори, Федя, что — все! А с монастырями, думаю, еще ой как повозиться придется. Даже такому князю, как ваш Иван.
— То верно, — Федор посмурнел ликом. — Упираются, пиявцы ненасытные, мздоимцы, упыри. Эх, мало нас еще. Я да Алексей, да еще есть… Но государь нас слушает, ты не думай! С татарами еще проблемы, с Литвой, с Рязанью да с Тверью…
— С Новгородом Великим.
— Да, и с Новгородом. Вижу, любишь ты родной город, Олег Иваныч. Однако помни, — дьяк поднялся с лавки и положил руку на плечо Олега. — Ежели вдруг станет тебе худо в Новгороде, знай — на Москве есть люди, кои тебя примут. Я с Алексеем… Боярин Иван Костромич тоже тебя вельми уважает. Знай о том и помни!
— Благодарствую, — тоже встав, поклонился Олег Иваныч. — Дай-то Бог, не наступят времена таковые.
Вышел, за гостем вослед, в сени, проводил до крыльца. На крыльце дьяк замешкался, улыбнулся:
— Григорью, отроку книжному, поклон, наслышан о нем от Алексея!
— Обязательно передам.
Олег Иваныч задумчиво облокотился на резные перила крыльца, провожая взглядом худую фигуру посольского дьяка. Небо над Москвой запросветилось, сквозь голубоватые проталинки облаков сверкнуло солнце.
Что-то тяжелое внезапно просвистело рядом. Черная злая стрела впилась острием в кленовый столб, поддерживающий крылечную крышу!
Олег Иваныч мгновенно отпрыгнул в сени — учен уж был, боевая стрела, умело пущенная, запросто насквозь человека пробивала, часто вместе с кольчугой. Выглянул осторожненько. Ага — вот, с воротной башни как раз очень удобно целиться… И со стены, с заборола — тоже. Что за черт?
Кажется, с заборола кто-то помахал рукою. Показалось? А с другой стороны — если уж захотели убить — попали бы запросто.
Олег осторожно выглянул.
На стене, по заборолу, ходила стража.
Внимательно осмотрел стрелу. Длинное черное древко с каким-то странным утолщением посередине.
Нет, никакое это не утолщение… Записка!
Оглянувшись по сторонам, Олег Иваныч быстро отмотал небольшой кусочек пергамента.
«Не езди с посольскими, ибо тогда из вас не доедет никто! — предупреждал неведомый доброжелатель. — Нужен ты. Скажись больным, исчезни опосля, с купцами».
Хорошенькие дела! «Нужен ты»! Понятно, что нужен. И даже ясно — кому. Вот только насчет «исчезни»… Легко сказать. Впрочем, судя по способу передачи записки, самозваный ангел-хранитель знал, что делал.
Как звать тебя, добрый незнакомый друг? Не Силантием, часом?
Ладно, Силантий, не Силантий, а игнорировать подобные предупреждения себе дороже, не принято было здесь так вот шутить, совсем не принято.
С обеда у Олега Иваныча резко заболел зуб. Левая «четверка». А может, и правая. В общем, в рту где-то. Озабоченному Никите Ларионову Олег Иваныч лишь показывал пальцем на верхнюю челюсть, удрученно качал головой и глухо мычал. К тому же у него еще открылась старая рана в боку. И на ноге, кажется, вскочил чирь. Нет, в самом деле вскочил — кто бы сомневался — зазря, что ли, Олег Иваныч самолично извел на него половину писцовых чернил, втихаря позаимствованных из дорожного сундучка господина Ларионова.
— Не ко времени занедужил ты, Олежа, — закручинился Никита, — ой, не ко времени. В обратный путь бы надо.
— Так езжайте, кто вас держит?
— А ты как же?
— А я тут побуду с недельку. Сам видишь, какой сейчас из меня воин? После доберусь, с оказией. — Олег Иваныч тяжко вздохнул и, устало прикрыв глаза, внимательно следил за реакцией посольского чина…
— Ладно! — подумав, махнул рукой тот. — Выздоравливай. А мы завтра поутру тронемся — князь охрану дает, до самой Твери. Мыслю — худа тебе тут не будет.
Утром посольские зашли попрощаться. Олег Иваныч выпростал из-под одеяла дрожащую руку, перекрестил всех на дорожку. Никита Ларионов нагнулся, поцеловав, прослезился даже.
Загрохотали по крыльцу сапоги, заржали кони.
После отъезда посольства Олег Иваныч, по совету Ивана Костромича, сходил вместе с ним в церковь, горячо помолился, после чего все его хвори словно рукой сняло! В храм-то еще шел ковыляючи — а обратно — здоровее здорового. И не потому, что лень стало осторожничать, а просто забыл Олег Иваныч во время службы, на какую ногу припадал, а спрашивать у Костромича счел чересчур уж нахальным делом. Иван Костромич вечером навестил болящего — выглядевшего не в пример лучше, чем утром. А когда выкушали под холодец с хреном корчажку стоялого медку — так и совсем полегчало Олегу Иванычу, песни петь потянуло.
— Как ни жил на свете Володимир-князь, — затянул захмелевший гость, —
На свете белом, да на Киеве,
Да на Киеве, во стольном граде…
Эхма!
После третьей кружки Олег Иваныч тоже осмелился подпеть:
Хочу чаю, хочу чаю,
Чаю кипяченого…
Не мажора я люблю,
А политзаключенного!
Эхма!
Так и пропели до темна, покуда корчажка не кончилась.
— Вот ведь, Олег Иваныч, что вера православная делает! — осмотрев выздоравливающего, довольно произнес гость. — Не впервой такое вижу…
Он прямо лучился важностью, словно не соизволением Господним выздоровел болящий, а лично его, Ивана Костромича, потугами.
Через пару дней и подходящая оказия случилась: собирался к Новгороду большой купеческий караван, о чем радостно сообщил Олегу государев дьяк Федор Курицын.
— Это хорошо, что большой, — улыбнулся про себя Олег Иваныч. — Легче затеряться, от лихих людей спрятаться.
— Напрасно так мыслишь, — охолонул его дьяк. — Караваны купеческие перво-наперво лиходеи осматривают. Куда идет, да с каким товаром, да много ль воинов, охраны. Бывает — из ворот только выедут купцы — их уж тут и ждут, за ближайшей горкой. Нет, ежели надобно тебе из Москвы незаметно выбраться, советую сначала в монастырь какой выехать либо в деревню дальнюю. А уж оттуда — к купцам пристать, допрежь того сговорившись. От кого таишься-то, господине? Впрочем, не хочешь — не говори, твое дело. Но совет мой запомни, может, и сгодится! Не благодари, не надо. Чего-чего? Где б такого купца сыскать? Ну, ты ушлый! Ладно, сведу. Жди к вечеру.
Не обманул Федор Курицын, привел вечерком Акима Поварова — купеческого приказчика. Сам-то Ефим Панфилыч, богатый муромский купчина, подойти не смог, занят был сильно. Оно и понятно — путь не близок да опасен, подготовка глазу хозяйского требует.
Сговорились с Акимом за полденьги, что будет их ждать Олег Иваныч в пяти верстах от монастыря Троице-Сергиевого, у реки, на пригорочье, в виду небольшой деревеньки Онфимово, что отцу покойному сына боярского Онфимова Епифана еще прежним государем Васильем пожалована.
Не понравился Олегу Иванычу приказчик, совсем не понравился. Вертлявый, бороденка редкая, взгляд вороватый да наглый — точь-в-точь, как когда-то у ребятишек с Апрашки. Ну, делать нечего, какой уж есть. Даст бог, не обманет.
Попрощался Олег Иваныч с гостями, принялся к отъезду готовиться. Шпагу точил да десяток монет серебряных под подкладку в кафтан зашил, как положено. Того не видал, делами поглощенный избыточно, что не успел Аким-приказчик к Неглинной от Кремля спуститься, как подошли к нему двое. Сзади возок подъехал, одвуконь, быстрый.
Долго не разговаривали: схватили под руки, да в возок. Лошадок стегнули. Эх, залетные! Понеслись вдоль по Неглинной, куда только — бог ведает. Затрепетал душонкой Аким, особливо как нож вострый к горлу приставили. Спросили ласково, к кому купецкая теребень в Кремль приходила, не к такому ли? В возке сидевший — в колпаке черном, бороденка гнусная, козлиная — Олега Иваныча точнехонько описал: роста высокого, лицо белое, борода да волос светлые, глаза — как небо осеннее, серые. На щеке родинка небольшая. В кафтане лазоревом да меч на поясе не простой — узок, кончар будто…
— Правду скажешь, мил человек, али в прорубь?
Затрясся весь Аким-приказчик, головой забубенной закивал часто. Все рассказал, и про человека с мечом узким, и про хозяина своего — Ефима Панфилыча, купца муромского.
Не знал того Олег Иваныч — а все ж на душе неспокойно было. Выходило, в пятницу ему с караваном встречаться. А какое ж хорошее дело в пятницу делается? Ясно — никакого.
С богомольцами поехали в монастырь Троице-Сергиев. На двух телегах ехали, ходко. С утра солнышко светило, да ветерок эдак чуть-чуть дул иногда. Небо было голубым, высоким, прозрачным, лишь где-то у самого горизонта синели, копились тучи. Олег Иваныч разнежился на мягком сене, плащик бобровый распахнул, природой на пути любовался. На небо смотрел голубое, от солнца щурясь, на деревья в белом инее, на синие дорожные тени. Тучи на горизонте становились все смурнее, даже как-то заметно ближе, и не раз, и не два с тревогой посматривал на них возница — рыжебородый мужик из деревни Онфимово, что с монастырем рядом.
