Уже дома у Ростовцева я постарался разложить по полочкам всё произошедшее за день. Последнее предложение Николая Ивановича здорово меняет приоритеты, расставленные мною ранее. Теперь большую часть времени мне придётся посвятить путиловским заводам, остальное пойдёт вторым номером. В первую очередь надо крышу механического цеха возвести до приезда моих архаровцев, чтобы они сразу могли к делу приступать. Костяк рабочих будет красноярским, как и планировалось изначально, основную массу доберём здесь по ходу работ. Оборудование для косметической фабрики, спичечного завода и оружейных мастерских изготовим в механическом цехе, на ближайшие годы он станет основным центром металлообработки.
А вообще, если я становлюсь совладельцем путиловских заводов, то стоит подумать не только о строительстве домны, но и о планах по расширению всего головного предприятия. Свободной и необихоженной территории вокруг него предостаточно, стало быть, следует задуматься о её скупке заранее, пока цена не слишком высока. А может, и спичечную фабрику рядом поставить? А также косметическую и всё другое? А что? Финский залив под боком, это значительно облегчает доставку сырья на предприятия и развоз товаров на продажу. Лишь пристань нормальную необходимо соорудить и соединить её узкоколейкой с заводами.
Стоп! А ведь Путилов скоро недалеко порт отстроит и железную дорогу к нему проложит. Причём ещё до кризиса. Ему государство для этого даже два миллиона рублей успеет выдать. М-да, нужно расспросить Николая Ивановича о его намерениях поподробнее. Мы ведь в дальнейшем целый промышленный район сможем выстроить, где всё под рукой будет: и порт, и железная дорога, и жильё для рабочих. Вдобавок к этому не помешает и о продуктовой базе позаботиться; свинарники, коровники, птицефабрики сильно облегчили бы нам жизнь.
Так я и уснул — весь в мыслях о начале гигантского строительства.
Глава 19
Утро принесло свои неожиданности, новости и загадки. А начались они с того, что меня узнал Митрич — управляющий домом, доставшимся мне в наследство. Каким макаром? Да бог его знает, опять мистика какая-то. Приметил он нас, видать, сразу, как мы подъехали, и поспешил поприветствовать. Я ещё ничего и понять-то не успел, задрав голову, дом разглядывал, а он из парадной выскочил, с крыльца сбежал и поклонился Путилову:
— Доброго вам здоровьичка, Николай Иванович! Какими судьбами к нам пожаловали?
После на меня взглянул, на секунду замер и часто-часто креститься стал, приговаривая:
— Свят, свят, свят! Спаси и сохрани. Спаси и сохрани.
— Что, Митрич, хозяина признал? Чего ж тогда отмахиваешься от него, как от привидения?
Путилов удивлённо рассматривал управляющего, а тот кинул взгляд на него, потом опять на меня, сделал два неуверенных шага в мою сторону и рухнул передо мной на колени, продолжая креститься:
— Александр Владимирович! Родненький! Да неужто Господь смилостивился?
Вид седого, приличного на вид мужика, стоящего на коленях прямо в луже подтаявшего снега, так покоробил, что я немедля кинулся его поднимать. Блин, пытаюсь поднять, а он мне руки целует и плачет. Только когда Николай Иванович пришёл мне на помощь, мы смогли его на ноги поставить. А в чём причина такой встречи, прояснилось уже в ходе беседы в доме.
Оказалось, одна из моих тёток утверждает, что я погиб вслед за отцом, и вроде бы в подтверждение этого даже бумага из Канска приходила, но она её куда-то затеряла. Вот такая вот незадача. На смерть старшего Патрушева официальная бумага имеется, а моя пропала. Поэтому, кстати, и деньги мне не шлются, и письма не пишутся (тётка говорит, писала несколько раз в Канск, выясняя, где я захоронен, но получала лишь отписки чиновников).
Интересная картинка вырисовывается. Канский городничий нас с Софой уверял, что о смерти младшего Патрушева никто не знает и знать не может. А если учесть, что всеми деньгами с аренды дома распоряжается именно эта тётка — Анастасия Георгиевна, то создаётся ощущение, что меня хотят банально кинуть.
— Александр Владимирович, как ваш папенька повелел, всё собранное с постояльцев, за вычетом расходов по дому и налога, я отдавал под роспись Анастасии Георгиевне. Вот истинный крест, всё до копеечки отдавал! — Митрич перекрестился. — Она брала, благодарила и до моего хозяйства касательства не имела. Но с весны, после скорбных известий о вас, и в руководство домом стала вмешиваться, обосновывая это сменой владельца. Ведь с вашей кончиной, прости Господи, — тут он опять перекрестился, — дом отошёл бы ей и второй вашей тётушке, Ксении Георгиевне.
— О каком вмешательстве идёт речь?
— Кое-кого из жильцов она сменила на людей, надо признать, ненадёжных. Боюсь, полиция придираться станет. Арендную плату подняла безмерно, люди жалуются. Комнаты, где находилась лаборатория Владимира Георгиевича, папеньки вашего, — царство ему небесное! — он ещё раз перекрестился, — внаём сдала. Оборудование, там стоявшее, продать хотела, но я не дал, до решения суда пусть в доме остаётся. Всё, что было, на чердак снесено. Нынче же она уже и меня в подвал отселить решила, как дворника какого-нибудь, а квартиру, что мне Владимир Георгиевич в жильё дал, хочет сдать. Александр Владимирович, вы уж скажите ей, что невместно управляющему в подвальной-то сырости жить. Не по чину. Квартира мне дана до тех пор, сколь служить смогу.
Я кивнул:
— Можешь не беспокоиться по этому поводу. Живи, как жил.
— Благослови вас Бог, Александр Владимирович!
— Митрич, хватит уже мне руки целовать. Скажи лучше, Анастасия Георгиевна, получается, по поводу наследства в суд обратилась?
— То мне неведомо. Пред Рождеством заезжала она, да я спросить забыл. А до того последний раз два месяца назад наведывалась, говорила лишь: "Скоро, скоро", ну так она и в начале лета говорила — скоро. А когда? Того не знаю.
Ой мутит что-то тётка! Вряд ли у неё есть возможность наследство на себя и на сестру перевести, поэтому и в суд не идёт. Скорее всего, она время тянет, стараясь выдоить денег с аренды дома по максимуму, до моего возможного возвращения.
— Подожди. Ты сказал, она весной о моей смерти рассказала?
— Да. Якобы прошлой зимой с вами несчастье приключилось.
Та-ак! Значит, по её словам, я копыта откинул не сразу после смерти старшего Патрушева, а почти через год. Ха, такое можно было только выдумать. Да и деньги она не один год, а почти два не посылала. Ну точно, кинуть меня собирается. Воспользовалась тем, что я о себе не напоминал. А, собственно, как я мог о себе напомнить? Да никак. Я о родственниках всего неделю назад узнал, от Путилова.
— Ладно, с этим ясно. А как вторая тётушка поживает?
— Да, слава богу, на достаток жаловаться у неё повода нет, но видит она совсем уж плохо, людей по голосу узнаёт. В Петербург лет пять не казалась, всё в усадьбе проживает. А с детками её дела ладно идут. Учатся уже.
— Общаетесь как?
— Так через Анастасию Георгиевну и Федота. Он, почитай, каждую вторую субботу наезжает.
— Что за Федот?
— Так с усадьбы вашей конюх. В город по делам приезжает да продукты мне изредка завозит. Вы его помнить должны — белобрысый такой, кудрявый, лицом красный. При папеньке вашем покойном служил.
— А-а, да. Припоминаю.
Мама мия! В усадьбе мне, похоже, придётся ещё один экзамен выдержать — на знание родственников и слуг. О, кстати!
— А как там остальные домочадцы поживают?
— Лукерья замуж вышла да съехала. Из старых-то кроме Федота лишь Пантелеевна осталась, но не кухарит уже — за домом присматривает, совсем суха стала от болей-то грудных.
Ну что ж, чем меньше старых слуг, тем мне спокойнее.
— Ясно. Не знаешь, Анастасия Георгиевна в городе живёт или наездами здесь бывает?
Тут Митрич немного замялся с ответом.
