дети забытой богини, оживленные пролитой кровью, как согнется мир под поступью величественного бога. И как наконец, все затихнет… не останется ни боли, ни счастья, ни света, ни тьмы. Песня медленно заканчивалась, в воздухе вновь и вновь повторялся ее мотив, эхом отражая боль и власть, что сочилась в песнопении. Хрипящий голос наконец оборвался, все закончилось, оставив меня в чарующем, бессознательном трансе. Один на один против зверя, который сейчас... Не имел даже малейшего уголка в сознании, что пыталось понять то, что я увидела. Мне рассказали о целом мире, почти что… Подчинили его мыслям, витающим вокруг, словно живые. В отголосках песни слышались призывы к убийству, к причинении боли, к любому возможному насилии, и неважно кому… Враг, друг, брат или мать… Песни было плевать, чья кровь льется, в этом, я видела схожести с владыками, возможно, обманом подчинившими себе воинов семьи Вир… Что находились здесь веками назад. Но нет, в песни жреца… Была жизнь, был смысл, он желал смерти всему, в том числе демонам. Он знал, за что проливает кровь и за что будет убит, нечто высшее теплилось в словах, что-то большее, чем простая резня, которой желал Симиэль, будь вовеки проклято его имя. Песнь призывала измениться, песнь звала к новому миру, очищенному от грехов и соблазнов, к новой ветви развития, другому пути... Это был вовсе не зов Владыки, в нем теплилась вера, которую нельзя уловить в тех текстах демонологов которые я знала благодаря Аколиту Войн. Наши молитвы были иными, это была просьба, мольба, в текстах демонов лишь эмоция, устрашения, угрозы. Здесь… читался призыв, жестокий указ, который не имел ничего общего с тем, что мы называли песнями, с тем, что называлось проклятыми текстами демонов, это не заслужило иного названия, кроме как вожделенная молитва. Песнь, словно живая, обвивала тебя, подчиняла мысли, в тоже время открывая глаза, позволяла увидеть нечто, скрытое под коркой веков, почувствовать связь с тем временем, ощутить вековые проблемы, рожденные в горниле мироздания. Я не могла противиться этому, блаженно вдыхая и выдыхая кровавый воздух, пытаясь осознать то, что проскальзывало перед глазами, ощутить это. Мне казалось, будто сейчас, мне открылись секреты, спрятанные давным-давно… Но которые мне просто необходимо было изучить, понять их суть, обуздать… и подчинить.
Воля покинула мое тело, я пыталась устоять на ногах, блаженно прокручивая в сознании ужасную песнь, не заботясь ни о чем, лишь постепенно приходя в себя. В это же время, пока из развалин башни, дыша подобно вихрям бури вокруг, выходил огромный медведь, с грязной, изрытой ранами шкурой и поступью, сравнимой с громом. Это чудовище было в три раза выше чем я, его тело казалось искусственно раздутым, будто бы внутри него были туши множества себе подобных. Серебристая шерсть, что порой выглядывала из под грязи, была покрыта кровью, из тела торчали сломанные мечи, стрелы и копья, которые давно заросли плотью, оставшись в теле медведя словно трофеи, горькое напоминание о тех, кто пытался его убить, но сами сложили головы. Лапы, по размеру и толщине, сравнялись с срубами деревьев, медленно перебирая их по земле, он оставлял в мягкой, податливой грязи, глубокие раны, его когти и вправду оказались размером с клинки, отточенные о деревья, они блестели под каплями алой воды. Дождь быстро окрасил всего медведя в кровавые, гранатовые тона, багряные облака словно зависли над этим местом, не переставая поливать деревню своими глубоко красными слезами. Но даже в сравнении с остальным, морда медведя была… чем-то неправильным, словно… Словно жрец лишь недавно сражался с ним, и судя по всему, смог выиграть, подчинить его себе. Голова зверя практически полностью превратилась в кашу из мяса и застывшей плоти, которая покрылась отвратительной, черной коркой гноя. На его морду был надет явно маленький для него ошейник из грубой, вареной кожи, который стискивал морду так туго, что было видно как мясо и кожа выпирает из свободных отверстий, чуть свисая и колыхаясь при движении. Его глаза были безбожно выколоты, пустые глазницы имели в себе пустоту, в глубине которой находились кровавые разводы, и бьющиеся вены, зато не переставал дергаться черный нос, вынюхивающий пространство перед ним.
Его движения были тяжёлыми, вынужденными, тело пыталось двигаться, но непременно заваливалось то вправо, то влево, словно не в силах найти точку опоры на земле, которая так отчаянно прогиналась под ним. Когда зверь покинул прочную кладку около башни, начиная приближаться по мне, ориентируясь исключительно на запах, что исходил от меня и еды, оставшейся в сумке, его лапы все глубже и глубже увязали в глине и грязи, которая из-за дождя поддавалась каждому его движению и вызывала яростный, раздраженный и злостный рык. Осознание, что смерть близка ко мне так, как только может быть, пришло далеко не сразу, лишь тогда, когда медведь рухнул под собственной тяжестью в землю, принявшись с диким ревом и ненавистью рыть землю, передними лапами ударяя по грязи и создавая себе выход из западни. Подобное, я видела возле деревни, но как бы я не пыталась, даже такая близость опасности не могла в полной мере... Пробудить тело, разум и сознание, которые до сих пор безрезультатно утопали в уже давно закончившейся песни, такой прекрасной, такой далекой и безумной, темной и жестокой. Проклятый ритм не отпускал, сознание плавало в самом себе, не в силах выявить ни одну мысль, до сих пор, я не испытывала ужаса от того, что видела перед собой столь огромного зверя, по-прежнему на душе царил странный, ни чем не объяснимый покой, который змеей стянул сердце и душу, не позволяя мне понять, что уже давно стоило бежать отсюда, искать Гвин, готовить план. Сделать хоть что-то, чтобы не погибнуть, это все было так далеко, неважно и бессмысленно... Что как бы я ни старалась, как бы не бился мой разум в клетке, я не смогла сделать даже шага в сторону, оставаясь на месте, не готовая встречать смерть, но не имея сил... Чтобы уйти.
Ангел спаситель явился ко мне незамедлительно, когда душа уже была готова принять смерть. Сбивая меня с ног и затаскивая за очередные развалины бывших строений Волкодавов,
