Западную стену отбили. На самом гребне ещё шла рукопашная схватка, но с соседних участков уже подтягивались стрельцы. Кто–то бросился к пушкам, про которые в начале сражения просто забыли. Но и сейчас толку от них оказалось не больше – фальконеты обросли льдом и напоминали рекламные муляжи пломбира. Вряд ли их успеют очистить к завершающей фазе битвы.
Оладьин придержал людей, пока стволов не скопилось достаточно для мощного залпа. После чего дал отмашку. Ружья разом громыхнули, и крепость заволокло дымом. Мы оказались на нашей площадке, словно небожители на облаке. Снизу из густой пелены доносились лишь крики.
–Спускаемся, – бросил я.
Через минуту мы присоединились к Оладьину.
–Живой? – спросил он.
–Живой, – кивнул я. – Они отступили?
Товарищ показал на корякский посёлок, где разворачивался последний акт драмы. Алеуты попытались укрыться от ружейного огня за хижинами. И допустили просчёт. Чиж с соплеменниками уже подготовились к встрече. Нестройная, но меткая стрельба из ружей и луков с "параболических антенн" довершила разгром. Подобрав убитых и раненых, дикари быстренько отошли от крепости в сторону перемёрзшего пролива.
Зверобои заспорили, нужно ли ударить в спину бегущим, не кроется ли там засада, а если всё–таки следует ударить, то какими силами. Командиров оказалось слишком много и пока они спорили, беглецы исчезли в тумане. Что дальше? Преследовать? Лезть на рожон? Или ждать ещё одного штурма? На импровизированной оперативке большинство сошлось на обороне.
–Какие у нас потери? – спросил я, ожидая услышать, что мы лишились половины личного состава. По крайней мере, такое впечатление сложилось по ходу боя.
Комков ушёл и через пять минут вернулся. Ответ приятно удивил.
–Убитых трое, – доложил он. – Ранения получили многие, но в основном пустяки.
Не зря говорят, что у страха глаза велики – погибших врагов тоже насчитали негусто. А мне–то чудилось, будто их косили целыми сотнями.
Во дворе крепости не осталось ни клочка белого снега. Грязь перемешалась с кровью. Я бродил по этой каше и осматривал вражеские тела, надеясь найти хоть одно, в котором теплится жизнь. Без толку. Парни били по всему, что шевелилось. Дошла очередь и до "моего" алеута. Он лежал бездыханно там, где упал. Кто–то из зверобоев раскроил ему для верности череп.
Ноги ослабли. Я присел на порожек казармы. Только сейчас пришло понимание, что я убил человека. Пусть врага, пусть в порядке самозащиты, но лишил жизни. Трупов в своих прежних путешествиях я навидался достаточно. К ним я если и не привык, то притерпелся. И стрелять в людей приходилось, хотя результатов я обычно не видел. Впервые довелось рассматривать труп, словно мишень в тире и от вида собственной "работы" меня замутило.
–Ты часом не ранен? – спросил участливо пробегающий мимо Комков.
Я отмахнулся.
Ружейная стрельба послужила сигналом всем, кто отправился утром на промыслы. Не успев отойти далеко от острога, партии поспешили вернуться и лишь чудом не наткнулись на отступающих алеутов. Ближе к вечеру мы устроили совещание. Для начала собрались в узком кругу, чтобы разобраться самим, прежде чем говорить с конкурентами.
–Слава богу, отбились, – вдохнул Оладьин.
–Задали им жару, – добавил Комков.
Его воодушевление мне не понравилось.
–Мы потеряли троих, – напомнил я.
–Могли потерять куда больше, – возразил Оладьин. – Дикие напали неожиданно.
–А зачем они вообще пришли? – спросил Бочкарёв. – Промысел бобра мы давно прекратили. Лису бьём без оглядки, конечно, так ведь она диким без надобности.
–Да уж, – согласился Комков. – Вроде бы с ними не ссорились.
–Из–за промыслов не ссорились, – уточнил Бочкарёв. – А если подумать…
–Что? – поторопил я, уже предчувствуя ответ.
–Севка, подлец! – догадался Оладьин и стукнул кулаком по стене так, что зашаталась казарма. – Он навёл, больше некому.
–Зачем ему? – удивился Окунев. – Он же вместе с нами зимует. Если пожгут острог и людей вырежут, то разбирать не будут, кто тут старый знакомый, а кто нет. Да и не пойдёт на такое Севка.
–Прям уж! Он на промысел когда ещё отвалил и до сих пор не вернулся. Пересидит где–нибудь в горах и вернётся. Если бы нас здесь перебили, ему оставалось бы только промысел наш присвоить.
–Глупости, – упёрся Окунев. – Нечего тут стало бы присваивать, головёшки только. Как бы он зимовал без припасов, без жилья?
Капитан продолжал верить в морское братство, промышленную солидарность. Но он не сталкивался с Трапезниковым. А мы получили хороший урок на Камчатке.
Партия Тарабыкина вернулась через несколько дней после стычки. Камчатские зверобои выглядели довольными, хотя ни мехов, ни какой–либо другой добычи с собой не принесли. От холодного приёма и подозрительных взглядов Севка смутился, но рассказу о нападении алеутов удивился без фальши.
–Отдохнули в жиле одном, – заявил он. – В пургу попали, так там и отсиделись.
–Пурга давно кончилась, – заметил Комков.
–Говорю же, отдохнули, – ухмыльнулся Севка, и тут же наткнулся на мой настороженный взгляд. – Не беспокойся. Дикие хорошо приняли, да и мы к ним по–доброму подошли.
–Чего же они на крепость напали? – спросил Оладьин.
–Те, у кого мы гостили, напасть не могли, – засмеялся Севка. – На ногах едва держались.
Всё–таки заподозрив неладное, Оладьин задействовал знакомства во вражеском стане и попытался выведать подробности. Но Севка, как оказалось, в этот поход брал только проверенных людей, ни один из которых не проговорился.
–Это–то и настораживает, – произнёс я.
–Что? – не понял Комков.
–Если бы случайно они в буран попали, то не подбирал бы Севка людей. Выходит, заранее что–то удумал.
–Верно, – согласился Оладьин. – И ведь без мехов вернулись. Значит, промысел так, для вида они заявили, а отправились не за этим. По бабам соскучились? Может и так. Но даже если и не сговаривался Севка с дикими, то уж точно разозлил своим отдыхом.
–Глаз с него не спускать, – решил я. – Если опять навострит лыжи куда–нибудь, придержим, посмотрим, что говорить станет.
***
Среди ночи в острог пробрался Чикилжах. Он едва слышно стукнул в оконце и терпеливо дожидался, пока я проснусь, пойму, что к чему и открою дверь. Паренька определённо можно было назначать Чингачгуком. Ему вновь удалось остаться незамеченным, хотя после недавнего штурма посты на ночь удваивались, а люди готовы были стрелять по малейшему колебанию тени.
Я угостил гостя чаем и предложил разбудить Тёму. Но молодой алеут заявил, что пришёл переговорить с глазу на глаз и уже достаточно освоил русский язык, чтобы обходиться без переводчика.
–На вас напали, – сказал Чикилжах. – Но вы не знаете, кто и почему.
–Верно, – кивнул я. – А ты знаешь?
Прежде чем ответить, молодой алеут быстро допил чай. Кипяток был крутой. Мне приходилось часто менять пальцы, нетерпящие жара кружки, а он делал затяжные глотки, ничуть не опасаясь обжечь губы, глотку и пищевод.
–Семь дней назад к нашему берегу прибило обледенелую байдару, – сообщил Чикилжах. – Только трое воинов лежало в ней. И все трое были мертвы. Их жизни забрал холод, а души унесло ветром. Мы решили, что лодку перевернуло в море. Эти трое только и смогли забраться обратно. Но потом замёрзли.
–Я так понимаю, это не ваши воины?
–Нет.
–Значит эти, как их там… кигиг–ун?
–И не они тоже.
–Вот те раз! Неужели русские?
–Нет. Мы их узнали. Они носят одежду из лисьего меха. Это воины кутхин. Они союзники кигиг–ун.
Я вздрогнул, вспомнив, что алеуты, штурмовавшие крепость, носили как раз лисьи парки. Значит, на нас напали эти самые кутхин, и значит всё гораздо серьёзнее, чем мы полагали. По крайней мере, Севкин поход по бабам здесь ни при чём.
–А их не могло занести на Уналашку случайно? – безо всякой надежды спросил я. – Ветром или течением.
