Потеряв под блокгаузами половину полка и поняв, что ввязался в глупое соревнование «у кого больше» (у него солдат или у русских – патронов), генерал Иида Тосисукэ приказал прекратить лобовые атаки, а сводному батальону егерей и двум батареям горных пушек под покровом ночи выдвинуться во фланг и тыл русских, оседлать господствующую высоту и с рассветом подавить огнем русский бронепоезд, как только тот окажется в зоне поражения.
Эта короткая летняя ночь на берегах Ингоды была богата на события. Когда японские гвардейцы, соблюдая все меры предосторожности, направились в сторону господствующих высот на левом берегу реки, по правому в сторону Агинского дацана выдвинулась вся английская кавалерия во главе с сэром Яном Гамильтоном.
Британского рыцаря пока устраивало все, что происходит на подступах к вожделенному хранилищу сокровищ империи. Японская настойчивость, а также революционное войско, приближающееся к генералу Максимову с тыла, наверняка заставили его стянуть все силы в один кулак и невольно ослабить охрану самого дацана. А значит, один короткий ночной переход с заранее завербованными проводниками – и завтра с утра он с ходу захватит эту русскую «башню Уэйкфилд» и будет диктовать свою волю императору России.
Сделает это от его имени полковник Лэмб Генри Кэмпбэл из индийской колониальной армии, а он с небольшим золотым караваном немедленно выдвинется по другой дороге навстречу египетскому корпусу, двигающемуся из Средней Азии. В том, что он легко сломил сопротивление русских в Туркестане, Гамильтон не сомневался. Необходимо вычислить, сколько переходов осталось до возвращения с выполненной миссией через индийские Джамму и Кашмир. Ночь обещала быть беспокойной, трудной, бессонной, но чертовски воодушевляющей.
Не спал этой ночью и оставшийся во временной полевой ставке генерал Куроки, не ведавший ничего о планах Гамильтона, а потому рассматривающий перспективы не столь оптимистично. Отважного и самоотверженного генерала, готового лично вести своих солдат в атаку, угнетали обстоятельства, с которыми он раньше никогда не сталкивался. Его армия была практически цела, но… небоеспособна. Она дошла почти до Читы, потеряв не более десятой части своего состава, но это была та часть, без которой все остальные оказались парализованы и немощны.
Он мог отдать приказ, но его просто некому было довести до подчиненных. Он мог задать вопрос, но на него некому было ответить. Проклятые русские снайперы обескровили его офицерский корпус. Уцелел каждый десятый из тех, кто отправлялся в русское Забайкалье из-под Харбина. А теперь ко всем бедам добавилось прекратившееся снабжение. У артиллерии осталось по пять снарядов на пушку, а солдаты выгребали в обозе последние неприкосновенные запасы продовольствия.
Железнодорожная станция Бурятская, двадцать семь верст до Могойтуя
Для потомственного крестьянина-землепашца Бориса Федотова это было первое в жизни путешествие. Взятый после смерти отца на воспитание зажиточным дядькой, паренек до сего времени никогда не покидал родную Полтавщину Кобылий хвост – хлев – гумно – стандартный замкнутый круг, в котором он вертелся как белка в колесе, даже не задумываясь, что за околицей может быть какая-то другая жизнь.
А потом дядьку арестовали за нарушение государственной зерновой монополии и попытку контрабандного вывоза товара за границу. Бориса не тронули: молод еще, хоть и помогал грузить да отвозить. Просто оказался не в то время не в том месте…
Вернулся дядька через полгода, злой и общипанный до исподнего. Неделю пил беспробудно, а после исчез и появился зимой. Коротко кинул племяшу: «Собирайся, повоевать придется!» Так и попал Борис в революционную дружину, а вместе с ней – в Забайкалье, преодолев за два месяца расстояние большее, чем за всю свою предыдущую восемнадцатилетнюю жизнь.
И хоть приключения с новыми впечатлениями и знакомствами приятно щекотали нервы, ощущение, что он опять оказался не в то время не в том месте, не покидало. Слишком велика была социальная дистанция между ним, молодым крестьянским парнем, и франтоватыми офицерами, расхристанными студентами, отставными чиновниками средней руки, составлявшими основу революционного войска.
– Дружина, для получения огневых припасов и погрузки в эшелон – строиться! – выдернул Бориса из полудремы голос ротного командира, когда солнце уже начало клониться к закату.
Парень выскочил на перрон и онемел. На него по рельсам шел… корабль. Во всяком случае, именно такие он видел в газетах. Скошенный вперед бронированный нос венчала двухорудийная башня, над которой трепетал от набегающего воздуха военно-морской гюйс. Темный корпус с зелеными и коричневыми разводами, хищно чернея узкими бойницами казематов, как по волнам, плыл по клубам пара, вырывающимся снизу из-под брони и окутывающим невидимую с перрона корму стального монстра.
Первым желанием Бориса было бросить винтовку и сигануть в кусты. Однако одеревеневшие ноги не слушались, да и было уже поздно. Юный дружинник успел только зажмуриться и опереться на винтовку, чтобы не упасть…
Чуф-ф-ф… Сухопутный корабль вздрогнул и остановился. С лязгом откинулся люк, превратившийся в трап, по которому с грохотом скатились два матроса и встали на караул. Следом за ними на перрон не спеша спустился одетый как на парад капитан второго ранга, поправил фуражку, одернул мундир и, оглядев превратившегося в статую дежурного офицера, чуть насмешливо произнес:
– Эй, инфантерия! Передайте генералу Грибскому, что транспорт прибыл! И наведите тут порядок, а то смотреть больно: не армия, а цыганщина!
Сглотнув обиду, штабс-капитан рысцой рванул к станционному зданию, а пришедшие в себя командиры уже торопливо выкрикивали команды, строя поротно революционное войско напротив стальной гусеницы. Генерал Грибский нырнул в ее чрево и буквально через пять минут уже появился на крыше с еще одним генералом, с приметной бородой клинышком и в светло-зеленой форме под цвет молодой листвы.
– Господа революционеры! – обратился к выстроенным дружинам генерал. – Моя фамилия Максимов, я начальник местного оборонительного укрепрайона. Хочу сообщить, что получение огневых припасов и погрузка в эшелоны отменяется. Всем присутствующим предлагается сложить оружие. Отказавшихся имею право расстреливать на месте.
Бойницы казематов бронепоезда с лязгом распахнулись, и тупое рыло пулемета уставилось своим единственным черным глазом, как показалось Борису, ему прямо в лоб.
– Измена! – раздался истошный крик из середины строя.
И сразу, перебивая возникший разноголосый шум, коротко рявкнуло башенное орудие, а следом за ним обиженно затявкали пулеметы Хайрема Максима, и Борис почувствовал, как спертый воздух над головой зашевелился от роя свинцовых мух.
– Молчать! – Голос Максимова взвился в небо и обрушился на головы мятежников. – Смирно! Слушать меня внимательно, дважды повторять не буду! Так как присутствующие набедокурить еще не успели, Верховный главнокомандующий поручил мне передать его личное предложение.
Над полустанком мгновенно повисла тревожная тишина.
– Обманом или угрозами вовлеченные в мятеж, а также добровольно и чистосердечно раскаявшиеся получат возможность с оружием в руках искупить свою вину. Завтра на рассвете я атакую интервентов. Добровольцы пойдут в первых рядах. Всем, участвующим в бою, не испугавшимся и не показавшим врагу спину, все предыдущие прегрешения, включая участие в мятеже, будут прощены. Остальные предстанут перед военно-полевым судом. Времени на раздумья нет, решение требуется принять немедленно. Все, согласные на предложение его величества, два шага вперед – арш-ш!
Борис, дважды попрощавшись с жизнью за эти короткие минуты, нервно сглотнул, посмотрел на неровную шеренгу дружинников и первым шагнул вперед, стараясь избавиться от гнетущего чувства человека, оказавшегося не вовремя и не там.
* * *
Куроки Тамэмото был разбужен крайне непочтительным образом. Взрывная волна от разорвавшегося фугаса просто сдула генерала с его походной кровати и неплохо приложила о кирпичную стенку единственной капитальной постройки на этом полустанке. Жалобно звякнули остатки посуды. По всем помещениям, мешая дышать, покатились клубы вонючего дыма и пыли.
