Сергей Васильев. Стихотворения
Степь раскоса, а тьма хоть выколи глаз,
Не колышутся травы, и не пылит дорога.
Ночь идет, как девочка в первый класс,
И несет в портфеле Тельца, Стрельца, Козерога.
У нее под ногами горячий живой букварь,
Но никак не кончается странное бездорожье.
Спит природа, и всякая Божья тварь
Повторяет во сне невозможное имя Божье.
Но оно опять улетает куда-то прочь,
Не даваясь в руки, и ждет, как беды, возмездья
За потерянный нами рай, и девочка-ночь
Выпускает на волю напуганные созвездья.
Жизни странно течет река,
Ты превращаешься в старика,
Не замечая, что речь горька
На краешке материка.
Путь к океану непрост, как Пруст,
Жестк, словно ложе твое, Прокруст,
А прибрежные камни – терновый куст,
Как тут не окровавить уст!
Где ты, медузная нежная грусть,
И кальмаров злость, и акулы пасть?
Я вернусь к тебе, золотая Русь,
Чтобы в бездне радостной не пропасть.
А о том, что на дне океана мой дом,
Помнит лишь бедный Том.
А помнишь тот странный и страшный лес,
Клубнику, в которую ты полез,
Обжегшись, то солнце горячее, без
Которого нет небес?
А помнишь нежного того ежа,
Который, от страха мелко дрожа,
Держал небосвод на острие ножа,
Жизнь твою сторожа?
Ничто не кончается, милый друг,
Ничто не случается так и вдруг.
И пока обиды Бога не сходят с рук,
Не завершится круг.
1
Все они здесь лежат,
Не похожие на мертвецов
И на живых не похожие –
Кто-то ночною бабочкой пытался подняться к небу,
А кого-то влек жирный и влажный, как наша жизнь, чернозем.
Все они здесь лежат
И от любопытства дрожат.
2
Все они здесь лежат –
Бабка Фекла и баба Шура –
Одна учила меня нежности к травкам,
Другая – нежности к людям.
Первая будила меня с восходом солнца
И вела в лес, чтобы набрать трав для поросенка –
Это коровы могут питаться луговой травой,
А поросенку пища нежная нужна, лесная.
А заодно учила меня этим травкам,
Грибам, корешкам съедобным –
Пусти меня сейчас в лес в марте,
И я проживу на подножном корме до глубокой осени.
А вторая всегда меня удивляла своей святой наивностью.
Однажды ей нужно было починить сарай,
И она позвала моего отца и дядю Юру.
Сбежались невестки: ты зачем, дескать, им наливаешь?
“Так если я им не налью, ведь больше-то не придут”.
Все они здесь лежат –
Жизнь мою сторожат.
3
Все они здесь лежат –
Вот отец мой Евгений Иванович:
В дупле старой груши,
Которую он сам когда-то и посадил,
Я нашел полбутылки самогонки
Через двенадцать лет –
Почему не раньше?
А однажды он преподал мне урок на всю жизнь.
Он попросил меня вскопать грядку для клубники,
А я спешил на футбол. Кое-как эту грядку вскопал,
Но не разрыхлил. И побежал забивать свой хет-трик.
Вечером он мне ничего не сказал.
А утром часа в четыре поднял меня и повел на огород.
Там он стал на колени и стал руками
Разминать землю со вскопанной мною грядки.
“Если что-то делаешь, – сказал он потом, –
Делай хорошо. Плохо и без тебя сделают”.
Все они здесь лежат,
Черепами вечность крошат.
4
Все они здесь лежат –
Вот мама Нина Михайловна.
Сестры Таисия и Лидия
И братья Сергей и Юрий
Целый год собирали копейки,
Чтобы купить ей платье на выпускной бал.
А она сказала: “Зачем мне это платье?
Я его никогда не надену.
Ведь такого городского платья
В деревне нету ни у кого!”
Все они здесь лежат –
Уж как в небесах решат!
5
Все они здесь лежат –
Вот Ольга, моя двоюродная сестра –
Сейчас бы сказали – кузина.
Однажды ее муж Николай
Загулял с одною дояркой.
А когда он поздно ночью вернулся,
Ольга встретила его на крыльце,
Взяла силикатный кирпич –
И так швырнула его, что он пролетел метров тридцать.
“Как она только его поднять могла?” –
Удивлялся потом Николай. -
Он же весит килограммов шесть, если не семь!
А она же хрупкая у меня!” -
“Любила, значит” – отвечал я ему.
Сейчас он лежит рядышком с ней.
Все они здесь лежат –
И умирать не спешат.
6
Прости меня, Боже, за эту спесь –
Я тоже прилягу когда-нибудь здесь.
Славянский бог смешон и волосат,
Его ступни босые в белой глине,
Нахмурившись, он грозно входит в сад
И губы свои пачкает в малине.
Над ним летают бабочки, жуки,
Стрекозы, комары и тварь иная.
Поодаль косят сено мужики,
Поскрипывает грубо ось земная.
Славянский бог глядит на свой живот
И нежно гладит ствол кудрявой вишни.
В нем бог другой, наверное, живет,
Но все эти подробности излишни.
На дне колодца плавает звезда,
Пытаясь робкой рыбкой притвориться.
Славянский бог уходит в никуда,
Чтоб в небесах глубоких раствориться.
Как хорошо и как страшно в лесу,
Ночном и почти вороньем, –
Помнишь про Волгу и про Терсу –
Всех мы здесь похороним.
Сверчок поет, и сова поет,
Приветствуя мысль любую,
И кровь твою, отдыхая, пьет –
Нежную, голубую.
Пускай живут и майские жуки,
Пускай осенние кусают осы,
Пускай живут на свете мужики,
Пьют самогонку, курят папиросы.
Пускай и жизнь совсем уйдет в распыл
На этом злом и беспредельном зное.
Ведь я не помню, кто меня любил –
Живая тварь иль существо иное.
Барин, сердито выбритый и надушенный одеколоном,
Честные бабы с гостинцами да мужики с поклоном,
Привкус моченых яблок, тяжелый запах укропа –
Где, Чаадаев безумный, твоя Европа?
Тощие звезды над кладбищем да тараканы в баньке,
Повести Белкина вечером на хуторе близ Диканьки,
Бедная Лиза, выстрел, охотники на привале –
Им-то небось вольготно, а мне - едва ли.
Вере Павловне снятся сны, а кому-то – мертвые души,
А крестьяне дремлют в стогу, затянув поясок потуже,
Спит на перине Обломов, борща не вотще отведав,
И возлежит на гвоздях, словно йог, Рахметов.
Гуси пасутся в луже – клекочут злобно и гордо,
Взгляд от стола поднимешь – в окошке свинячья морда.
Голова с похмелья трещит, как арбуз, а вместо микстуры –
Фонд золотой отечественной литературы.
Земля никогда не родит мертвяка,
Но схватки близки родовые.
Идут, как волы голубые, века –
Ужасны рога их кривые.
Любуйся их поступью грозной, пока
Не встретился с чудом впервые.
Колючее время стыдливей ерша,
Полжизни осталось на роздых.
Густеет, как масло, пространство круша,
Беременный смутою воздух.
И ночь надвигается, тьмою шурша,
И небо в крестах, а не в звездах.
И снова бредут на закланье волхвы,
Звенят незаконные речи.
Во рту привкус крови и привкус халвы,
И слышится голос картечи
Разгневанной, и не сносить головы
Опять Иоанну Предтече.
Давно равнодушный к скрижалям конвой
Не видел такого улова.
Грохочут осины надменной листвой,
Не ведая умысла злого.
И внятным становится замысел Твой,
И зрячим становится Слово.
