Сквозь щель в павильоне он осторожно выглянул наружу: у самой платформы стоял военный «Аксай» защитного цвета и около него, баюкая в ладонях невидимый отсюда огонь, прикуривал папиросу низкорослый толстячок в хаки. Павильон закрывал Никодима от его взора (который, оторвавшись от кончика папиросы, обязан был оказаться орлиным), но деваться ему было некуда: при любой попытке выбраться оттуда он обязательно был бы замечен. Оставалось надеяться на то, что машина приехала сюда по каким-то своим таинственным военно-полевым делам и спустя некоторое время двинется прочь. Впрочем, надежда эта растаяла, не успев окрепнуть: оставляя за собой клубы сизого дыма, как канонерка на рейде, водитель зашагал в сторону платформы. Никодим мог попробовать спрятаться от него, забившись в дальний угол павильона, но тогда он оказался бы в заведомо неловком положении, если бы все-таки был найден: поэтому он счел за благо, простояв в тени еще несколько секунд и убедившись, что тот продолжает целенаправленно шагать, выйти навстречу с самым независимым видом. Военный, заметив его, приветливо помахал папиросой, как будто не просто не возражал встретить здесь пассажира, безнадежно ожидающего отмененный поезд, а специально ради этого и прибыл. «Утро доброе», — протянул он, перекладывая папиросу в левую руку и протягивая правую, неожиданно узкую аристократическую длиннопалую кисть. «Здравствуйте», — растерянно отозвался Никодим, пожимая ее. «Ах да, — спохватился тот, — крокодила почешу я одесную и ошую». «Так как он коротколап», — продолжил Никодим, все больше убеждаясь, что все-таки спит, но колеблясь, какие из событий последних дней стоило бы загодя реабилитировать этим удобнейшим из всех манером. «Поехали скорей, начштаба лаяться будет», — проговорил его собеседник, увлекая Никодима к машине.
Уже который раз за последние дни он почувствовал себя чем-то вроде щепки в бурном потоке: впрочем, любое отдаление от негостеприимной Шестопалихи было ему явно на руку, да и прокатиться на машине после нескольких часов пешей ходьбы с намокшими ногами было приятно. Дорога оказалась даже лучше, чем можно было представить по отвороту, подходившему к станции: либо ею отчего-то манкировали грузовики, либо строили ее в те времена, когда все делалось основательно и с запасом, по крайней мере, почти вся она была засыпана укатанным и замшелым, но все же гравием, отчего «Аксай» несся по ней почти как по шоссе. Шофер сосредоточенно курил одну папиросу за другой, лишь один раз вполголоса выругавшись, когда прямо из-под колеса выпорхнула с грохотом крыльев на диво корпулентная птица, похожая на одичавшую курицу («Тетерка», — пояснил он). Вдали показался дорожный указатель: Никодим втайне надеялся на понятный топоним, но это оказалось многословное, хотя и недвусмысленное предупреждение о том, что дальнейший проезд (а равно и проход, не говоря уже про сбор грибов и ягод) категорически воспрещен; дальше пошли предназначенные уже, очевидно, для не умеющих читать графические эквиваленты: белый прямоугольник в красном круге, череп с костями, снова красный, но шестиугольник — и, наконец, здравствующие истолкователи символов: двое скучающих парней с автоматами, вяло помахавшие проезжавшему автомобилю.
Через несколько минут они выехали на большую поляну, где, поставленные вразнобой, замерли несколько трейлеров: американская мода, медленно приходившая в Россию. Подрулив к одному из них, возле которого паслось уже несколько легковых машин, «Аксай» затормозил. Дверь ближайшего трейлера распахнулась — и юная стриженная наголо барышня в военной форме без знаков различия с недоумением уставилась на неловко вылезавшего Никодима. «Ты кого привез?» — прошипела она стоящему уже рядом шоферу, но, смешавшись, мигом переменила тон. «Прошу извинить за непростительную ошибку, — мягко проговорила она, — позвольте вас задержать на несколько минут, после чего мы отвезем вас в город». Аккуратно, но настойчиво она потянула Никодима к трейлеру. Тот, не сопротивляясь, пошел за ней. Дверь на этот раз запирать не стали, но, учитывая ситуацию, ему и самому не особенно хотелось бежать: дурная повторяемость как-то выбила его из душевного равновесия. Присев на стул, которых здесь было несколько (и все отчего-то разные), он стал прислушиваться к тому, что происходило за дощатой перегородкой.
Там распекали несчастного шофера. «Тебе сказали, он на борца похож будет. Этот что, похож на борца?» — шипела барышня. «Ты попа в Могилях видела? Он че, как поп выглядит? Вот я и подумал». — «А ты б не думал, это не твое. А пароль почему не спросил?» — «А он знал отзыв». — «Ой да ладно». — «Да вот так. А что с тем теперь будет?» — «Да пошли Ибрагимова». — «Жалко парня, он-то ничем не виноват» — «Он не виноват, а ты виноват. А ты документы у него смотрел?» — «Ну чего я у хорунжего буду документы проверять. А если он меня ляснет?» — «Да это не хорунжий». — «А мне откуда знать?» В какой-то момент разговор пошел по второму кругу, так что реплики стали повторяться. Никодим отвлекся: в давно немытое окно трейлера видна была часть поляны с травой, примятой ветром; у самого леса виднелась поленница дров. По стеклу полз муравей, вероятно заблудившийся или высланный на разведку. Время от времени он останавливался и приподымал передние лапки, как будто в безмолвном сожалении — что я наделал! куда забрел! — или просто в молитве. Вдруг что-то сказанное за стеной отвлекло Никодима. «В общем, паспорт забери и к Шарумкину, пусть решает», — проговорила барышня, и спустя несколько секунд дверь распахнулась, и тот же толстяк, только еще более расхристанный, с новой папиросой, предстал перед Никодимом. «Паспорт с собой у вас?» — хмуро поинтересовался он. Никодим полез во внутренний карман. «Ждите. А что вы не сказали, что вы не наш?» — не удержался он. — «Вы не спрашивали». — «А пароль откуда знаете?» — «Так его все знают», — злорадно проговорил Никодим. Тот, ни слова не говоря, вышел.
Когда его вновь вывели на крыльцо (к уже знакомым лысой барышне и шоферу прибавился третий конвоир: хмурый черноволосый здоровяк с россыпью янтарных прыщей на лбу), оказалось, что машин на поляне прибавилось, хотя не было слышно ни шума моторов, ни звука захлопывающихся дверей. Между трейлерами были натоптаны тропинки, но едва заметные: Никодим Ястребиный Глаз решил про себя, что кто бы ни были его таинственные хозяева, но перебазировались они сюда не слишком давно, поскольку иначе успели бы поляну так или иначе обжить. Впрочем, к отдельно стоявшему домику, куда они направлялись, вела, вероятно, главная из дорожек: она не только оказалась заметнее других, но даже была отмечена по краям россыпью нарочно принесенных камешков, как будто кто-то, ошалев от скуки, решил заняться первичным благоустройством. К торцу трейлера была приставлена наспех сколоченная лестница из трех ступенек. «Заходите туда, вас ждут», — проговорила барышня. Никодиму сделалось вдруг не по себе, так что он невольно оглянулся, ища возможности улизнуть: трое стражников стояли полукругом, внимательно смотря на него. Он пожал плечами, поднялся по ступенькам и без стука открыл дверь.
Сперва ему показалось, что в трейлере никого нет: так много в нем обнаружилось самых неожиданных вещей, как будто он был специально декорирован под помесь шатра монгольского нойона с библиотекой Британского музея. Справа от входа стояли вплотную несколько стеллажей, причем книги на них были подстрахованы от качки специальными железными штырями, проходящими у самого края полок вдоль всей их длины. Слева был повешен ковер, на котором вместо традиционных красавиц на фоне горного пейзажа выткан был лупоглазый автомобиль, стоящий на берегу реки среди округлых валунов. На ковре в сложном, но явно подразумеваемом порядке были развешаны смертоносные образцы — от серповидных ятаганов, продолжающих собственным обликом метафору кровавой жатвы, до современных на вид матовых длинноствольных штуцеров. Длинный и скудно освещенный трейлер уходил вдаль, как пещера Лейхтвейса, и, только присмотревшись, Никодим разглядел в глубине тощую мужскую фигуру, склонившуюся над чем-то вроде конторки или дирижерского пульта. Почувствовав на себе взгляд, мужчина обернулся и сделал несколько шагов навстречу: совершенно живой на вид писатель Шарумкин стоял перед Никодимом, хмуро на него глядя. Выглядел он ощутимо старше, чем на фотографии в «Утре России»: был, впрочем, по-прежнему длинноволос, небрит и чрезвычайно мрачен. «Твоя мать так и не научилась варить кофе?» — поинтересовался он памятным скрипучим голосом, налегая на французское «р». «На мой вкус, кофе у нее получается отличный», — парировал Никодим. «Ну попробуй моего». Конторка, перед которой он корпел, оказалась портативной плиткой, где над закопченной джезвой медленно вспухал маленький кофейный гриб. Шарумкин разлил кофе по чашкам и вручил одну Никодиму. Тот аккуратно принял ее, коснувшись случайно отцовской, пышущей жаром руки; тот сделал вид, что не заметил. Говорить, как и предполагал некогда Никодим, было не о чем, но какое-то глубокое спокойствие постепенно проникало в него, заставляя, впрочем, на заднем плане усомниться в немедикаментозном его характере. В дверь постучали. «Извините, что беспокою, — протянул женский голос, — но Пэйтоны выходят через полчаса». «Понял, — отвечал Шарумкин, оценивающе почему-то глядя на сына. — Сейчас все решим». Он подошел к двери и выглянул наружу. «Подберите эээ… нашему гостю экипировку по росту». — «А как же?..» — «Да справимся».
