в этом доме длительное время проживала моя бабушка, Варвара Николаевна Травина, урожденная Тенишева. После её трагической гибели практически все вещи остались здесь. В числе прочих была музыкальная шкатулка, которой бабушка весьма дорожила. Я бы хотел забрать эту безделушку в память о Варваре Николаевне или же выкупить её у вас за разумные деньги.
Травин поднялся из-за стола.
— Ваше желание понятно. Надеюсь, вы знаете, как выглядела эта шкатулка.
— Наверное, вы пошутили. Я никак не мог видеть её. Но из описаний знаю, что играла она немецкую песенку «Ах, мой милый Августин».
— Что ж, пойдемте, посмотрим. В комнатах княгини никто никогда не убирался, и даже никто не входил туда с того самого дня.
Следуя за Травиным, мы перешли в женское крыло особняка. Здесь запустение было просто вопиющим. Толстый слой пыли глушил наши шаги. Позади оставалась четкая цепочка следов. У одной из дверей хозяин остановился, мы остановились следом за ним.
— Вот здесь находятся покои княгини, — объявил Травин, отпер дверь и пригласил нас войти.
Анфилада комнат открывалась небольшой гостиной. В ней, ожидаемо, ничего не нашлось кроме разбитых ваз и перевернутой мебели. Всё это покрывал толстенный, едва ли не с ладонь, слой пыли. Неудивительно: тридцать лет копилась! В будуаре было примерно то же самое, только мебель аккуратно стояла на своих местах. А вот в спальне у меня возникло странное ощущение, будто сперва кто-то в бешенство разбрасывал и крушил все, что под руку попадется, а после частично вернул вещи, те, что уцелели, на место.
Музыкальная шкатулка тоже была. Она стояла на комоде в углу комнаты. Вряд ли там она находилась тридцать лет назад, но человек, наводивший порядок, на это наплевал. Пыли здесь было значительно меньше. Наверное, уборка производилась лет этак десять назад. Очень может быть, что как раз Травин ей и занимался в поисках наследства.
Я подошел к комоду, взял в руки шкатулку и попытался завести. Она, действительно, принялась играть «Ах, мой милый Августин», но спустя несколько тактов в ней что-то щелкнуло, и она замолчала. Ничего, Шнидт сможет её починить.
— Все-таки она, — задумчиво произнес Травин.
Я обернулся. Хозяин стоял, жестко глядя на нас с Боголюбовым, и в руке его был тот самый револьвер с глушителем, подобные которому я уже не раз видел за последний год. Рядом стоял слуга, тот, что встретил нас на крыльце. И тоже с револьвером.
— Так зачем вам эта вещица? Облегчите душу напоследок. К чему вам эту тайну забирать в могилу? Все равно воспользоваться не сможете.
Почему-то не было страха. Я, конечно, всё понимал: достаточно легкого нажатия на спусковой крючок и меня не станет. Да, было не по себе, но страха, отупляющего и лишающего сил, не было.
— Я ведь вам сказал: память о бабке. Для неё это была одна из самых больших ценностей.
— Не хотите, значит, рассказывать, — констатировал Травин. — Жаль. Я ведь потом эту игрушку распотрошу, и если внутри есть хоть что-то, непременно найду. Главное, что вы подсказали мне, где искать. Я ведь против вас ничего не имею. Просто работа такая, заказ на вас пришел. Между прочим, вы мне своим визитом облегчили дело, так что некоторая благодарность к вам имеется, и убью я вас быстро. Вот к вашему компаньону у меня немалый счетец накопился, и помирать он будет долго и тяжело. Ну что, расскажете, в чем секрет?
Я молчал. Говорить было нечего, да и не хотелось. Оставалось досадовать на свою глупость и доверчивость и надеяться на то, что оставленные во дворе приставы спасут нас в последний момент. Дергаться, пытаться напасть или убежать было бессмысленно. Как стреляют люди из этой банды, я прекрасно знал.
Не дождавшись ответа, Травин произнес:
— Жаль.
Это было даже искренне, но относилось, скорее, не к моей смерти, а к необходимости потрошить ценную вещь. И тут во дворе началась частая стрельба.
Травин поморщился и бросил слуге:
— Семён, глянь, что там, только быстро.
Бандит, осмотрительно не приближаясь к Боголюбову, направился к окну. И, лишь только миновал инспектора, как тот попытался было выхватить револьвер. Выстрел был почти бесшумным: я услышал лишь щелчок бойка о капсюль, и тут же застонал Боголюбов, хватаясь за простреленную руку. Я же, едва Платон Сергеевич потянулся к кобуре, сделал быстрый шаг в сторону, присел, прячась от Травина за комод, и одновременно выдрал из кобуры свой «кольт».
Целиться было некогда, и я трижды выпалил навскидку в сторону стоявшего у окна Семёна. Сейчас его профиль был прекрасно виден. Мне повезло: я попал в темный силуэт минимум один раз. Бандит согнулся пополам и, прижимая руки к животу, со стоном рухнул на пол. Рядом стукнул об пол револьвер. И тут же трижды щелкнул курок, а комод трижды толкнул меня в плечо. Ощутимо так толкнул. Но старая крепкая дубовая мебель из хорошей толстой доски меня спасла.
Теперь у нас была почти патовая позиция: я не могу высунуться, иначе Травин меня тут же пристрелит. Но и он не может кинуться вперед, опасаясь моего выстрела.
На улице продолжалась пальба, кто-то кричал, кто-то ругался. Я понимал, что нужно что-то делать, что сидение за комодом — плохая тактика, но что именно, придумать не мог. Стрелять наугад? У меня не «Глок» с пятнадцатью патронами в магазине. Еще три выстрела, потом придется перезаряжаться, и тогда мне точно конец. Но чтобы увидеть цель, придется высунуться, а против такого стрелка, как Травин, это равносильно самоубийству.
Стрельба на улице стала стихать.
— Ваше благородие, мы чичас! — закричал кто-то из приставов. — Почитай всех убрали, последнего прикончим и к вам придем.
Скрипнула половая доска. Совсем рядом скрипнула, и я решился: высунул руку из-за укрытия и пальнул вдоль комода, направив ствол револьвера снизу вверх. Куда я попал — сразу не понял, но Травин натуральным образом заверещал от боли. Спустя секунду он грохнулся на пол совсем рядом со мной.
Упавшее тело взметнуло в воздух облако пыли, на время лишив меня ориентации в пространстве. Когда я прочихался, проморгался, и поднялся на ноги, увидел: Травин подобрался совсем близко, ему оставалось сделать лишь еще один шаг. И вот только тогда мне стало страшно по-настоящему, только тогда я ощутил толщину того волоска, что отделял меня от смерти.
На полу рядом со мной подвывал Травин: пуля тридцать восьмого калибра разбила ему бедро. Сейчас он был не боец, но
