Мысли опять вернулись к детям. Отправить что ли Светлану в корпус к Стаину? Пусть почувствует, что такое фронт? Да и подальше от московского гадюшника побыть полезно будет. И ничего что ей всего шестнадцать! Там ее ровесниц полно. Он лично заставил Светлану пойти санитаркой в госпиталь. Нечего ей ерундой заниматься. Может, мозги на место встанут, и не будет дочь товарища Сталина предательницей! Но московский госпиталь это одно, а фронтовая строевая часть совсем другое.
Света, Света! Где же он ее упустил?! Оказывается, он совсем не знает и не понимает своих детей! А они, получается, не понимают и не знают его! Василий, вон, даже женился без разрешения. Побоялся, что отец запретит. И правильно побоялся! Запретил бы! Потому что семья это серьезно! А Васька расдолбай! На сердце стало тяжело, грудь жарко сдавило. Иосиф Виссарионович, поморщившись, потер больной рукой левую сторону поношенного френча. Порой кажется, что лучше бы и не попадал к ним Александр. Слишком тяжелое послезнание принес он с собой. Про страну, про партию, про детей. И пусть говорят и думают о нем, что хотят, а детей своих он любит. Только вот на любовь товарищ Сталин права не имеет! Любовь делает слабым, а слабость ему не позволительна! Вот и приходится скрывать свои чувства, иначе ударят по Василию со Светланой. Как ударили в той еще не прожитой истории. Значит решено! Светлану к Стаину. Санитаркой. В госпитале она поднахваталась, значит на фронте обузой не будет. Зато будет подальше от разных «доброжелателей» подлыми змеями шипящих в уши наивной девчонке всякую гадость про отца.
Наконец получилось прикурить папиросу. Глубоко затянувшись, он хлопнул ребром ладони по столу, отчего крупинки пепла упали на зеленое сукно столешницы. Небрежно смахнув их на пол, он еще раз затянулся и решительно поднял трубку:
— Соедините с командованием Черноморским флотом…
Небо, пронзительно синее, сводящее с ума своей бесконечной глубиной небо и ярко-желтый палящий диск солнца, разогревший серые камни до состояния сковороды. И беркуты. Или коршуны. Какая разница?! Кружат, кружат, кружат… Медленно, монотонно, гордо… А еще давящий, одуряющий запах трав и чего-то цветущего. Бум, бум, бум раздается со стороны Севастополя то затихая, то вспыхивая с новой силой канонада. И вдруг, резкая тишина, и уши разрывает переливчатое пение какой-то птицы. Надо же! Птичье пение разрывает слух, а канонада воспринимается, как что-то обыденное, привычное и не имеющие никакого значения. Внизу послышалось шуршание камешков осыпающихся из-под чьих-то ног. Зоя медленно и плавно раздвинула ветки можжевельника и глянула вниз. Опять этот пастушок-татарчонок погнал на выпас своих овец. Трое суток они здесь и каждое утро он гоняет свою небольшую отару на другую сторону горы Таш-Казан, где они сделали свою лежку. Опасно конечно, но больно уж место хорошее. Удобное. И железка, как на ладони. Была. Теперь на месте железнодорожного полотна огромная воронка, а вокруг нее перекрученные куски металла, бывшие когда-то вагонами. И перевернутая на бок искореженная и обгоревшая махина немецкого тяжелого орудия. Их цель. Теперь уже уничтоженная. Только вот цена! Зоя кинула взгляд на груду камней наваленных чуть выше и в стороне, там, где когда-то была вымытая дождями расщелина. Как теперь Иде говорить, что ее Исы больше нет?! И паренька этого, Егора, приданного им перед самой операцией тоже нет. Из «студентов». Да и Вася Сиротинин неизвестно выживет или нет. Зоя посмотрела отекшее от контузии лицо товарища, неестественно желтевшее из-под окровавленных в районе ушей бинтов. Они до последнего сопровождали с помощью какого-то жутко секретного оборудования не менее секретный и очень точный боеприпас, сброшенный по их заявке на эту «Дору», будь она неладна! А потом было поздно. Рванул боекомплект! Егору снесло голову. Куда, так и не нашли. Да и не искали сильно, не до того было. Нужно было найти треногу с лазерным целеуказателем. Ее вот нашли. Под Васей Сиротининым. Сержант крепко прижимал аппаратуру руками к груди, накрыв собой. Зоя, несмотря на удушающую жару, зябко повела плечами. А Ису буквально перерубило напополам куском какой-то железяки. Взрыв был очень сильный! Землю тряхнуло так, что у Зои, лежащей на наблюдательной позиции на пути отхода группы наведения, выбило дух, а по спине тяжелым валиком прокатился спрессованный тугой воздух.
— Пиыть, — сипло, чуть слышно неразборчиво прохрипел Сиротинин, буквально выталкивая звуки из пересохшего горла. Зоя, закусив потрескавшуюся от жажды губу, прикрыла рот сержанта ладонью. Как не вовремя! Только бы мальчишка не услышал. Она еще раз сквозь ветки глянула на пастушонка. Тот, остановившись с наслаждением, будто дразня наблюдавшую за ним девушку, изнывающую от жажды, приник губами к кожаному бурдюку.
С водой у группы была совсем беда. Зоя и не знала, что в Крыму так плохо с водой. В школе, на уроках истории они, конечно, проходили Крымские походы Василия Голицына и Миниха. Как страдали русские войска от болезней и отсутствия питьевой воды. Но так, когда это было! А оказывается, ничего здесь с тех пор не изменилось. С водой в Крыму была большая проблема. У местных, конечно, вода была. Только вот к местным обращаться было категорически запрещено командованием. Зою еще удивил такой приказ, почему разведчикам Красной армии нельзя попросить помощи у советских людей?!
И уже здесь она поняла почему! Насмотрелась! И на рабов насмотрелась за эти трое суток и на обращение с военнопленными со стороны местных татар. Видела, как в ауле у подножия горы, где они расположились, красномордый мужик в богатом ярком халате стегал плетью худого паренька одетого в лохмотья красноармейской формы, а потом оставил его умирать на солнцепеке, привязав к столбу. Видела изможденных женщин, в таких же лохмотьях, работающих от рассвета до заката и получающих за это только тычки и побои. Видела лагерь военнопленных, где в охране радостно служили местные татары и русские предатели. И каждый день оттуда вывозились телеги с трупами красноармейцев. Смотрела и скрипела зубами, сжимая в руках новеньки ППС. А так хотелось стрелять, стрелять, стрелять! Убивать этих нелюдей! Предателей! Они же хуже фашистов! Те враги, с ними все понятно! А эти же были свои! Советские люди! Они праздновали советские праздники, выступали на митингах и собраниях, пользовались всеми достижениями революции. А потом, в самое тяжелое для страны время переметнулись к врагу. Практически все, весь народ! Она бы поняла, если б это были только местные богатеи. Но аульская беднота служила немцам даже с большим рвением, чем зажиточные татары! Почему?! Что?! Что им не хватало, не нравилось?! Советская власть дала им возможность учиться, лечиться, работать и отдыхать! А они! Рука потянулась к гранате. Нащупав пальцами рифленый бок лимонки, Зоя успокоилась. Это ее граната. На самый крайний случай. Чтоб не попасть в плен к этим! Она так решила! Подорвет себя, лучше вместе с кем-то из этих!
Мальчишка заткнул бурдюк деревянной пробкой, повесил его себе на шею и, крикнув что-то гортанно овцам, погнал их дальше. Пастушонок скрылся за изгибом тропинки. Напряжение, державшее Зою эти несколько минут, отпустило, оставив после себя саднящий от волнения бок и чуть подрагивающие пальцы.
— Ну что же ты так, Васенька, — зашептала Зоя не приходящему в себя Сиротинину, — чуть не выдал нас. Потерпеть не мог, что ли? Ты же разведчик! Элита! Нас так сам товарищ Берия назвал! Помнишь? Конечно, помнишь! — она шептала слова, зная, что Василий ее не слышит. Но ей так было легче. Спокойней. Будто и не одна она. Правда, она и так не одна. Еще есть лейтенант Тихонов, их «Тихоня», старшина Марченко, сержант Макаров, Ваня Лямин. Но Ваня отсыпается после ночного дежурства, Марченко с Макаровым в охранении. А Тихонов ушел наблюдать за притихшими после ночной бомбежки немцами. Зоя подрагивающими пальцами отвинтила крышку фляжки и капнула несколько капель на губы Сиротинина. Рот сержанта приоткрылся, требуя еще. Но девушка уже завинчивала фляжку. Несколько глотков, едва плещущихся на дне это вся вода, что у них есть. Если ночью не будет эвакуации, придется брать воду у врага, а это раскрытие и гибель группы.
