что стыковки с луковианцами пошли одна за другой. Очевидно, на этом уровне их находилось больше всего. Людей здесь было очень мало. Это позволило мне немного подтянуть их язык, и я уже могла здороваться, благодарить и даже разговаривать самыми простыми фразами. Моё усердие (а, возможно, и то, что я вязала им вещи на обмен) послужило мне хорошую службу – луковианцы ко мне стали относиться значительно лучше, чем к остальным узникам.
Как-то в разговоре с Флорином, молодым (почти юным) луковианцем, я спросила о том, знает ли он, как погиб старик по имени Борис.
Флорин знал. К моему немалому изумлению, он как раз был на стыковке с луковианцем по имени Пахот, когда в крест Бориса ударил Столп. В окно они оба видели, как крест, кружась и дымя, падал вниз, унося своего узника с собой.
– А чемоданчик? – спросила я.
– Что чемоданчик? – не понял Флорин.
– Там был черный такой чемоданчик, – сказала я, – ты не знаешь, кому Борис отдал его?
– Не отдал, а передал, – с важным видом поправил меня Флорин и от великой важности надулся.
А у меня от этих слов аж сердце ёкнуло и затрепетало в груди.
– Да, я не так выразилась, – торопливо поправилась я, – конечно же я имела в виду, что передал.
– Дак тому же Пахоту и передал.
– А что он ему сказал? Кому просил дальше передать?
– То мне не ведомо, – растягивая слова, сказал Флорин. – Спроси у него сама. Как раз следующий крест за моим будет его. Так что сегодня-завтра ты с ним поговорить сможешь. Вот и спроси.
Мы еще немного поболтали. Я сменяла у словоохотливого луковианца на вязанные носки большой куль с шерстью, правда она была крученная-перекрученная, частью даже рваная, но на носки вполне сойдёт.
Следующей стыковки я ждала, словно манны небесной.
Чтобы не зацикливаться на этой тайне, я пыталась себя отвлекать всякими бытовыми делами: заново вымыла пол во всем кресте (дважды!), перестирала все тряпки, одежду, и даже старую рассыпающуюся дерюжку, которую всучил мне один из узников на нижних уровнях взамен на четверть бутылки вина, а я взяла её лишь для того, чтобы она сгнила и превратилась в компост (но гнить она не хотела, зато начала рассыпаться в труху). Так вот даже её я, как смогла, вымыла.
Крест сиял стерильной чистотой. Больше мыть и стирать было нечего и меня опять начали одолевать всякие мысли. Вообще, находясь в неволе, я вдруг поняла, что больше всего на свете люблю всякие тайны. А еще больше – распутывать их. Возможно, в прошлой жизни я была Агатой Кристи. Или даже доктором Ватсоном. Шерлоком Холмсом я быть не могла, иначе давно бы уже всё выяснила.
Когда мыть больше ничего не осталось, я принялась за расхламление своих завалов. Моё почти ненужное в прошлой жизни умение вязать сослужило мне здесь, в неволе, хорошую службу – считай на пустом месте, с нуля, я обзавелась неплохим хозяйством. В обмен на вязанные вещи я выменивала всё самое необходимое. И хотя я, как и раньше, нуждалась в некоторых вещах, таких, как хорошая косметика или кофе, но зато в остальном у меня было всего в достатке. Постепенно всё это накапливалось, я обменивала с запасом, в таких условиях нельзя быть уверенной в том, что завтра будет такая же возможность обменять что-то, поэтому не отказывалась от лишних обменов. Поэтому у меня накопилось куча барахла: тюки, куски и отрезы тканей, мотки ниток всевозможных материалов, от шелка до шерсти, одежда, обувь, и даже меха. Да, да, памятуя слова дяди Лёни, я потихоньку готовилась к будущей свободе. А так как свобода была там, за стеклом, где царили стужа и ветер, снег и лёд, то готовилась я основательно, и меховая одежда входила в приоритет.
Поэтому разбирать всё это мне пришлось не один день.
Когда же я закончила, невольно сама себе удивилась – стяжательство никогда не было характерно для Машеньки Покровской, зато Мария, узница из креста, оказалась словно заправский хомяк-плюшкин.
В общем, скажу так: нельзя чего-то сильно хотеть – в результате можно получить совсем не то, о чем жаждешь. Еще недавно я мечтала о тайнах и интригах, которые я буду разгадывать, о всевозможных загадках и непонятных событиях.
Накаркала.
Проснулась от какого-то шума. Долго приходила в себя. Голова была словно чугунная. Когда немного опомнилась и ожила – первое что обнаружила – разбитая бутыль и мой лупрос Вася, который валялся на полу, раздавленным.
Я бросилась к нему, но нет, он был мёртв. Лежал среди веера стеклянных осколков.
Вне себя от потрясения, я оглянулась – в кресте не было никого. Я бы почуяла. Я вскочила и обошла все углы, заглянула в санузел, в чуланчик – нигде ничего. Внимательно всматриваясь на пол, я выискивала малейшие следы – ничего.
Как назло, пол я перед этим вымыла до скрипа и даже малейших признаков пыли там не было. Так что следов было не видно.
Бутылка сама упасть со стола явно не могла. Лежала почти у стены. Кроме того, даже если она и случайно свалилась, то не разбилась бы на миллионы столь мелких, почти в пыль, осколков. Да и Васю явно раздавили.
Кто это был?
Ответ очевиден. Мои тюремщики. Чертур приходил.
Волосы зашевелились у меня на голове.
