Смуглый подкинул нож:
— Неужели по мне непонятно? Слегка подрезал одного богатенького хлыща. До этого он грубо обошелся с моей сестрицей, такое в наших краях не прощается. А когда уродец вернулся с парой братьев, подрезал их уже не слегка. Убийство, да еще и шулерство припаяли.
— А шулерство тут при чем? — удивился Бвонг.
— Да попался с парой высверленных костей в кармане вот и припаяли для комплекта.
— То есть все же шулерство было.
— Если и было, то не в тот раз. Я ведь тогда ножом работал, а не кости кидал. Миллиндра, давай лучше ты. У тебя такой список, закачаешься, хочу, чтобы народ удивился.
— Чему тут удивиться можно? — пробурчал Бвонг. — Да она бабочке крылышки отрывать не станет, тоже мне, разбойница с большой дороги выискалась.
— Спорим, что она тебя удивит?
— А на что? На твой тощий зад? Да запросто.
— Лучше уж на твой, хотя я бы предпочел твою мамочку.
— Если бы ты видел мою мамочку, то не стал бы такое говорить.
— Если сынок пошел в нее, то я уже почти влюбился.
— Ладно клоун, давай на три щелчка по лбу. На четыре страшно, еще подохнешь, меня совесть потом замучает. Ну ты, Веснушка тощая, за что тебя к нам отправили? Стащила с прилавка леденец на палочке?
— Да сколько уже можно повторять?! — нервно произнесла Миллиндра и, не отрываясь от раскрытого судового журнала, протараторила: — Незаконное проникновение, взлом, попытка кражи летающего питомца, сопротивление при задержании, нанесение телесных повреждений, попытка убийства.
Бвонг захохотал так, что жир на брюхе заколыхался, а из носа свесилась зеленая сопля. Небрежно смахнув ее ладонью, спросил:
— Ты там кого убить пыталась? Клопа постельного? Муху зеленую? Вот ведь умора.
— Ты удивился, так что подставляй лоб, пока я тебя за долги не порезал, — потребовал Драмиррес.
— Смотри только палец не сломай, хлюпик.
— Не сломаю, не надейся. Раз щелчок, два…
— Айлеф, а тебя за что? — спросил Трой.
— Судя по крестьянской морде, корову украл или овцу, — предположил Бвонг без эмоций расплачиваясь за проигранный спор.
— Вообще-то я сено воровал, — вздохнул светловолосый здоровяк с простецким лицом.
Бвонг опять захохотал, но тут же осекся:
— За сено в ящик сажать не станут, ты нам что-то не договариваешь. Некрасиво это, будь хоть с нами честен.
— С сена все только началось, — признал Айлеф. — Мы попались управляющему, и он ударил моего младшего брата. Я не знаю, как так вышло, но я тоже его ударил.
— Брата? — впервые за все время отозвался избитый Бвонгом Стрейкер.
— Нет, управляющего.
— И что же было дальше? — спросил Трой.
— Ну и все. Ничего не было. Убил я его.
— Управляющего?
— Ага.
— Одним ударом?! — с недоверием спросил Бвонг.
Ничего не ответив, Айлеф поднялся, подошел к заколоченным дверям, взял одну из неиспользованных досок, удерживая за один конец уперся другим в стену, вскинул руку над головой, сжал в кулак, опустил будто молот.
И доска с треском разлетелась на две части.
Все загалдели на разные лады, удар вышел с виду неуклюжим, но это не уменьшало его зрелищность. Корабельные доски тонкими не делают, и пусть эта не самая серьезная, хлипкой ее не назовешь.
Айлеф, отбросив оставшуюся в руке половинку, пояснил:
— У нас семья такая. В каждом поколении силач с мощным ударом рождается. Мне бы в кузнецы, как дед, но где уж теперь…
— Ты последний, с кем я решу подраться, — с уважением произнес Бвонг. — Но знаешь, зря ты нам про сено рассказал. Тебе теперь все будут его припоминать. В том числе и я. А ты белобрысая за что тут? Кого-то пришила или за другие дела? Думаю, пришила, по глазам видно, взгляд мертвецами набит. Одного? Двух?
— Многих, — равнодушно ответила Айриция.
Она вроде бы за все время ни разу не отвернулась от моря, так и смотрела на то место, где в пучине скрылись два тела.
— Расскажи, всем очень интересно.
— Я попала в трюм за непристойное поведение, приставание к мужчинам и соучастие в многочисленных убийствах.
— Ну ничего себе! Так ты продажная женщина?! — нездорово оживился Драмиррес. — А в кредит можно? Если так, нам надо срочно обсудить кое-какое взаимовыгодное дело.
— Остынь, северянин, я первый в очереди, — важно заявил Бвонг.
— Да, все верно. Я продажная женщина, ведь так сказали церковники. А то, что ни один клиент так и не довел меня до кровати — суду такие мелочи неинтересны.
Драмиррес повернулся к Бвонгу и озадаченным тоном произнес:
— Так как ты первый в очереди, не хочешь ли прямо сейчас выяснить по какой причине ее клиенты останавливались на полдороге? Мне очень хочется это знать, я чувствую какой-то недобрый подвох.
Бвонг почесал подбородок, умопомрачительно скривил нижнюю губу, кивнул:
— Да, я думаю, что мне тоже следует это узнать. Говори, падшая женщина, мы хотим услышать, что приключилось с твоими клиентами.
— Старые мужчины любят молоденьких девочек. И у старых мужчин часто водятся деньги, потому они не скупятся на угощение. Всего несколько капель в их бокалы, и забвение наступает очень быстро.
— Так ты отравительница? — удивился Храннек. — Я видел отравительницу, она совсем на тебя не похожа. У той был нос крючком, хоть землю паши, а ты красивая.
— Обычно я их просто усыпляла, все остальное делали мой отец и братья. Но иногда сонного зелья оказывалось слишком много, и сердце не выдерживало. У старых мужчин оно слабое.
— Так это у вас семейное ремесло? — понимающе уточнил Драмиррес.
— Да, семейное. Мы потеряли ферму из-за старых долгов, отец и до этого баловался торговлей дурной травой, а после совсем голову потерял. Хотел все вернуть, и плевать каким способом. Он потерял последнее, моей семьи больше нет, братьев и отца казнили. Для мужчин возраст казни — семнадцать лет; для женщин — восемнадцать. Если казнить раньше, это станет прямым нарушением всеобщей хартии прав и вольностей. Поэтому они мертвы, а я оказалась в ящике.
— Так я не понял, ни один клиент не добрался до твоей койки? — спросил Бвонг.
Айриция впервые за время разговора повернулась, бледно улыбнулась, еле заметно покачала головой:
— Так уж получилось, что у меня очень строгий отец. Никакой свободы до замужества.
— Угу. Не повезло тебе с ним. Сплошные недостатки.
— Но я все же попала сюда в том числе за приставания к мужчинам и непристойное поведение. Я и правда падшая женщина.
Бвонг опять рассмеялся, похоже здоровяку для этого много не надо. И, явно увлекшись процедурой знакомства, повернулся к злящемуся на него Стрейкеру:
— А ты никогда не лезь, когда я с дамами общаюсь. И ни к кому не лезь, а то так и будешь ходить поколоченным. За что тебя сюда?
— Воровство.
— Ты всего лишь вор? — спросил Драмиррес. — За кражу на Крайний Юг не отправляют, что-то темнишь.
— Отправляют. Если украл у церкви.
— Ты обокрал церковь?! Круто!
— Не однажды, — польщено заявил Стрейкер.
— Со взломом? — с интересом спросил Бвонг.
— Я забираюсь в любое окно, на любой высоте. В любую погоду, днем или ночью. Могу в такую щель пробраться, куда кошка едва помещается. Вы знаете почему она пролазит в самые узкие места? Потому что у нее нет ключиц. У меня они есть, но я все равно куда хочешь заберусь. Открываю изнутри двери сообщникам, бывает, работаю сам. У церкви всегда есть чем поживиться.
— Но надо быть совсем уж отмороженным, чтобы красть у клириков, — Драмиррес покачал головой.
— Ага. Как схватили, так первым делом это сказали.
— Всегда воров уважал, — заявил Бвонг. — У них свои законы, они понятные и правильные. Не то что у судей, там хрен догадаешься, что и как. Что ты ни делай, все равно виноватым выставят. Ты не серчай, не хотел я тебя так сильно отоварить, но рука у меня слишком тяжелая. Лучше бы ты на мачту забрался, раз такой ловкий, тебе в драку встревать нельзя, слишком щуплый. А ты мелкий за что сюда угодил? Небось, шестеркой при бандитах был и заодно с ними под раздачу попал?
Храннек за словом в карман не полез:
— А разве ты в четырнадцать был главным бандитом рынка?
— Да уж покруче тебя.
— Я, между прочим, украл кошелек у городского судьи.
— Лучше бы ты у него судебную печать украл — тема выгодная.
— Нет, правда, я ловко это умею. Вот что хочешь в карман положи, береги всеми способами, но еще до темноты оно станет моим.
— Поспорил бы я с тобой на щелчки по лбу, да только тебя такой проигрыш точно прикончит. Так что живи, мелюзга. А ты, Трой? Небось, мечом покрошил кого-то? Разбойничал? Ловко ты этой штукой машешь, будто из благородных. Только благородных в трюм не отправляют, куда нам, черным простолюдинам, до голубых кровей.
— Я единственный честный человек среди вас, — усмехнулся Трой.
