В голове быстро созрел план, и когда, сытно отрыгивая после еды, к нему подошел Тимоха Рысь в сопровождении козлобородого Митри, Олег Иваныч уже был полностью готов к беседе.
— Што, шпынь ненадобный, погутарим? — Тимоха вытащил из-за пояса нож. — Сперва я тебе гляделки выколю, а уж опосля…
Он придвинулся ближе, нагнулся, с ненавистью вглядываясь Олегу в лицо. Пленник ощутил смрадный запах, шедший изо рта бандита. Тимоха поднял нож, и торжествующая ухмылка исказила его лицо, ухмылка садиста и психопата!
— А ты об иноке Онисифоре ничего не хочешь услышать, Тимоша? — как ни в чем не бывало поинтересовался коварный Олег Иваныч.
Разбойник вздрогнул, подозрительно уставился на жертву, но нож не опустил, так и держал у лица пленника.
— Так вот, о злате, — нарочито громко продолжал Олег, и Тимоха тут же зажал ему рот своей огромной ручищей.
— Молчи, молчи, черт, — злобно прошептал он и обернулся к ушкуйникам, с любопытством обступившим березу с пленником.
— Что столпилися, ангелы мои? — ласково произнес Тимоха и так зыркнул на своих людей, что те попятились. — А ну быстро готовить лодью, упыри чертовы! — выругался он. — Ишь, стоят тут, уши развесили… Пшли!
Ушкуйники разбежались, остался лишь один Митря Козлиная Борода.
— У меня от него секретов нетути, — кивнул Тимоха. — Ну, реки про Онисифора-то!
— В общем, так, атаман, дело это серьезное и не всякому по силам, — Олег Иваныч мысленно поаплодировал себе и чуть было не расхохотался, увидев до крайности заинтересованные рожи ушкуйников. — Короче, Онисифор не так просто искал, — еще тише зашептал он. — Был у него план, карта…
— Я ж те грил, Тимоха, грил! — всплеснул руками Митря. — Карта! Чертеж Обонежский…
— Берег он ее пуще зеницы ока, Онисифор-то, даже мне отксерить не дал, не говоря уж о Гришке-отроке, а как почуял нехорошее…
— Спрятал!!! — эхом продолжили разбойники.
— Молодцы, верно мыслите! — одобрительно кивнул Олег Иваныч. — Схоронил в тайном месте. Только без меня вам ее не найти, карту-то, уж больно место то дикое.
— Покажешь — умрешь легко, не сумлевайся, — поощрительно улыбнулся Тимоха. — Ножичком по горлу и… — ушкуйник засмеялся.
— Вы меня убивать-то не торопитесь, — поостерег разбойников Олег Иваныч. — Всегда успеете, ежели что. А я еще много всяких разных тайн знаю. Вот бы к вам в банду?
— В какую еще банду? В ватагу, что ль? Ин ладно, — отряхивая с колен землю, решил Тимоха. — Покажешь, там видно будет. Может, и возьмем в ватагу-то. Дерешься-то ты хоть куды! — Он повернулся к копошащимся у лодьи ушкуйникам: — Эй, отвяжите его. Только покамест руки не ослобоняйте. Пока так походишь, милок, а дале… дале поглядим.
«Ну вот, уже лучше», — подумал Олег Иваныч, шагая под пристальными взглядами конвоиров. Позади шли Тимоха и Митря.
— Не верю я ему, ой не верю, — тихо шептал Митря. — Убить его надоть, как чертеж найдем, убить!
— И я такожде мыслю, — согласно кивнул Тимоха и нехорошо усмехнулся.
Ночью Олег Иваныч спал на лодье, под присмотром того самого круглолицего парня. Страж клевал носом и, просыпаясь, то и дело бормотал молитву. Светлое небо затянули низкие тяжелые тучи, запахло надвигающимся дождем. Где-то в лесу злобно выли волки. Потом вдруг стихло все, даже ветер, слышно стало, как рядом, в омуте, плеснула рыба. Олегу не спалось, во-первых, было жестко, а во-вторых, мысли его были озабочены предстоящим днем. Как долго удастся водить бандитов за нос пресловутым кладом? День, от силы три. А дальше его басням не поверят даже самые беспросветно тупые ублюдки, типа нынешнего караульного. И где, черт побери, Рощин? Раз мотоцикла нет, значит, скорее всего, он жив. Тогда — где его черти носят, когда на обслуживаемом участке такое творится?
За бортом снова плеснула рыба. Ночной страж никак не реагировал, кемарил, привалившись к борту и смешно раскрыв рот. Рыбина плеснулась уже у самого борта. Видимо, большая, сом или лосось… Олег не успел дальше подумать, увидев, как после очередного всплеска за борта лодьи уцепились чьи-то руки, а затем показалась мокрая голова и плечи. Гришаня!
Подмигнув Олегу, подросток скрылся за бортом. «Тут он!» — прошептал кому-то во тьму.
И началось!
Неведомо откуда полезли в разбойничью лодью бородатые вооруженные люди! Целый отряд, человек двадцать. Кто с топором, кто с ножом, кто с дрекольем. На одном блеснули серебром пластинчатые латы…
Все кончилось почти сразу. Некому было сопротивляться. Кое-кто из ушкуйников был убит сразу, не успев ничего понять, кто-то пытался бежать в лес — и напарывался на сидящих в засаде. Спаслись лишь двое, Тимоха и Митря, они не ночевали в лодье, а спали вдали, на кострище. Как только засверкали ножи, неслышными тенями бросились они в омут и, вынырнув на другом берегу, исчезли, растворились в пелене начавшегося дождя… Ну, да пес с ними…
Напавшие были людьми своеземца Мефодия, родного Гришаниного дядьки. Выпрыгнув в окно, Гришка поначалу кошкой ходил вдоль ограды, чуть было не столкнулся с ушкуйниками Рыси, затем, поняв, что ничего ему тут не светит, обежал остальные дома погоста — там никого не было, кроме еще не остывших трупов. Там-то и повстречался Гришаня с охотничьей ватагой Мефодия. Чего и следовало ожидать, ведь места вокруг были заселенные. Не одна ватага, так другая б встретилась, желающие, чай, нашлись бы помочь софейскому служке. Ну, дядька так дядька. Еще и лучше.
Усадьба Мефодия располагалась в центре Спасского погоста, на Шугозерье, рядом с деревянной одноглавой церквушкой. Принадлежащий Мефодию шестистенный сруб из трех клетей — «теплая изба» с печкой, «светлая изба» без печки и просторные сени с крытым крыльцом, на взгляд Олега, стоили немалых денег. А во дворе были еще хозпостройки и баня, такая замечательная, в какой Олег в жизни никогда не парился, а теперь вот довелось…
После баньки — вот где попарился-то наконец! — разомлев и переодевшись в чистую подаренную хозяином рубаху, Олег Иваныч с удовольствием растянулся на широкой, крытой звериными шкурами лавке в ожидании ужина. Сновали туда-сюда домочадцы хозяина, бросали украдкой любопытные взгляды. А среди местных девок попадались очень даже ничего, чернобровые дивчины… Пол в «светлой» горнице был устлан домоткаными циновками-половиками, как сказал Мефодий, по обычаю местной веси, лавки, скамейки, сундуки — все в типичном древнерусском стиле и тоже наверняка не дешевое. В красном углу — иконы старинного письма, выглядели они, впрочем, довольно ново. Олегу, правда, казалось, что не хватает в избе какой-то привычной детали… только вот какой… А вот какой — телевизора! И телефона не видно, и гаража во дворе почему-то нет, а ведь хозяин явно не нищий бюджетник, при таких-то хоромах не грех иметь и тачку, не обязательно новую, но вместительную, какой-нибудь «фольксваген-пассат».
Олег Иваныч вышел на крыльцо, присел на высоких ступеньках. Погост располагался на вершине холма, и с усадьбы открывался замечательный вид на округу. Слева — Большое Шугозерское озеро, прямо — озеро поменьше, Среднее, загаженное местными очистными, чуть дальше еще одно, Маленькое, с чистейшей прозрачной водой…
А где же школа?
Черт побери!
Где автостанция, кирпичные пятиэтажки, желтое здание местной администрации? Где, наконец, шоссе?
Может, это и не Шугозеро вовсе?
Олег Иваныч покачал головой. Да нет, Шугозеро. Местность уж слишком узнаваема, частенько бывал здесь. Но где же все? Олег похолодел, и тоска навалилась вдруг на его сердце. Стрелы, мечи, ушкуйники, старинные, словно только что напечатанные деньги… Олег Иваныч уже знал причину, но не хотел верить…
На крыльцо вышел Гришаня с плетенным из березовой коры туесом, присел рядом.
— Кваску, Олег Иваныч?
Олег не отказался, хлебнул — чудесный квас, даже хмельной — поставил туес на ступеньку. Спросил, холодея:
— Какой сейчас год, Гришаня?
Гришаня аж квасом поперхнулся:
— Да что ты, кормилец?
— Ну, а все-таки?
— Лето шесть тысяч девятьсот семьдесят восьмое кончается!
— Какое, какое?!
— От сотворения мира.
Олег Иваныч охватил голову руками:
— А… А — не от сотворения мира?
— От рождества Христова — одна тысяча четыреста семидесятое.
— Тысяча четыреста семидесятое… — машинально повторил Олег. — Боже! Пятнадцатый век!
Глава 3
Тихвинский (Пречистенский) погост. Июнь 1470 г.
…я видел деву —
милее нет:
сияньем дланей
она озаряла…
«Старшая Эдда»
Горячий воск стекал по тонкой свече, горячими каплями застывая на руке Олега. Рядом, в полумраке церковного благолепия, горячо молился Гришаня, по щекам его текли слезы.
— Пресвятая Богородица Тихвинская… — шептали губы подростка, глаза его благоговейно взирали на икону Божьей матери — Одигитрию Тихвинскую. Олег Иваныч тоже испытывал волнение, хоть никогда не считал себя слишком религиозным. Тем не менее… То, что он до сих пор жив, в значительной степени можно было объяснить только чудом…
