— Как закончишь, переедешь в Техас, получишь работу. Я уже договорился, что сперва будешь летать вторым пилотом со мной, а когда к тебе привыкнут, будешь первым и единственным. Мне уже не нужен этот приработок. К тому же, на следующий учебный год переберусь куда-нибудь в другое место. Мне пообещали, что к лету получу степень доктора наук, а в моем университете свободных кафедр нет. Поищу что-нибудь на стороне, — рассказал я.
— На счет сейфа не передумал? — спросил он.
— А ты что-то надыбал? — задал я встречный вопрос.
— Пока не знаю, то или не то, что тебе надо. Есть у нас на районе сеть подпольных букмекеров. Принимают ставки на боксерские поединки без правил, которые проходят в субботу вечером. Деньги собирают гои и оставляют в сейфе до утра воскресенья. В субботу иудеям нельзя работать, а доверить расчеты подчиненным боятся. Говорят, что сейф старый, здоровенный, с места не сдвинешь. Только не знаю, сколько там может быть денег, — подробно ответил Боря Штейн.
Ничего другого все равно не было, поэтому я решил проверить, на какую сумму собирают ставок.
— Обычно перед Рождеством штатные пилоты моей авиакомпании не любят летать далеко, чтобы не застрять там и не встретить праздник вне своего дома. Постараюсь выбить рейс сюда. Перед вылетом отправлю тебе телеграмму «Нашел работу». Как только получишь ее, скажешь всем, что уезжаешь на поезде в Техас, а сам сними номер в гостинице «Гудзон», — приказал я. — Пока будешь ждать меня, погуляй вечером по окрестностям, подыщи машину, недорогую, неприметную, которая стоит в темном месте, легко угнать.
124
В следующий раз я прилетел в Нью-Йорк в субботу двадцать первого декабря. Как обычно перед Рождеством, почты было много, везти ее сюда в понедельник штатные пилоты не изъявили желания, а ее надо было доставить до праздника. В сравнение с Остином здесь была настоящая зима — градуса три мороза и сырой, хлесткий ветер с океана. На газонах белели островки снега. Поселился я в отеле «Гудзон» и в два часа отправился обедать во французский ресторан. Там меня ждал Боря Штейн, вышедший раньше. Я не хотел, чтобы портье видел нас вместе.
— Заказывай ты. Я не разбираюсь во французской кухне. Привык тут бутербродами давиться, — предложил он.
— Странно! Мама говорила, что у вас был повар-француз, — напомнил я.
На самом деле мне это сказал его отец. В то время они только поднялись по деньгам и смогли себе позволить такую роскошь.
— Не помню я его, — признался Боря. — Всё, что было до восемнадцатого года, у меня стерлось из памяти. Воспоминания начинаются, когда мы остались вдвоем с мамой. Она больная лежала, отправляла меня к родственникам, чтобы покормили. Говорила, что дед помог им в свое время, пусть теперь отблагодарят. Оказалось, что никому он не помогал, и вообще у нищих не бывает родственников. Это привилегия богатых.
Я выбрал пуле шассер (обжаренная курица в соусе из грибов, помидор, лука-шалота и белого вина), мателоте (рыба, тушеная в сидре), бретонские гречневые блинчики с сыром и бутылку белого десертного сотерна из коммуны Барсак.
— Черт возьми! До чего же вкусно! И я мог бы всё это есть с детства! — воскликнул он после трапезы. — Мама говорила, что сразу после революции наши соседи распродали имущество и уплыли сюда. Звали и нас, но отец не захотел, не поверил, что случится то, что случилось. Моя мама утверждала, что всё из-за твоей.
Не из-за моей, но кто-то или что-то помешало им убежать от беды. Предполагаю, что виной была жадность. Бросить завод, большой дом с прислугой и начать на новом месте почти с нуля — на такое мало кто решится, если не знает точно, что ждет впереди. Кто мог подумать, что великая империя перевернется вверх дном и рассыплется за пару лет⁈
После обеда мы отсыпались перед тяжелой ночью. Вечером еще раз навестили ресторан, а потом пошли в номер к Боре Штейну, где болтали до одиннадцати ночи. Он делился воспоминаниями об уркуганской жизни, как они разыгрывали целые спектакли, чтобы отвлечь внимание жертв. Пока один изображал припадок эпилепсии или пара дралась, другие обчищали зевак. Видимо, предстоящее мероприятие напомнило ему детские годы.
Вышли из гостиницы по одному. Я первым. Зашел с тыльной стороны, где мне спустили на веревке два саквояжа. Борин был пустой, а мой с джентльменским набором, к которому добавил ручную дрель и набор сверл. Черт его знает, что там за сейф, может, надо будет просверлить отверстие. Если бы нас кто-то увидел, то решил бы, что из гостиницы сбегают, не заплатив, два постояльца. Такое иногда случается. Но на улицах было пусто. Ветер стал еще холоднее и принес редкие сухие снежинки.
Машина оказалась стареньким «фордом». Замок на дверце простейший, ногтем открыть можно. После моего «паккарда» машина показалась маленькой, неудобной. Запускалась от стартера без ключа. Повернул тумблер, крутануло пару раз вхолостую — и затарахтел двигатель.
Мы поехали в северную часть Бруклина, в район Парад-Граунда. Припарковались на стоянке у закрытого универмага «Джей-Си-Пенни». Нам нужен соседний старый небольшой пятиэтажный дом. Чем удобны в США такие строения, что жилые, что офисные или производственные, в них обязательно должен быть запасный, пожарный выход. Это закреплено законом, принятым в начале двадцатого века. Поскольку размещать его внутри построенного к тому времени здания было негде или невыгодно, приделывали снаружи металлическую лестницу, облегчая жизнь грабителям. Нижняя площадка ее на уровне второго этажа.
У нас с собой веревка с крюком и мусингами. Я поднимаюсь первым налегке. Затем вытаскиваю наверх оба саквояжа и, пока забирается Боря Штейн, у которого ни моих навыков лазания по канатам, ни спортивной подготовки, открываю отмычкой дверь, ведущей в длинный темный коридор с офисами по обе стороны. Нам нужно в противоположный конец его. Иду, подсвечивая г-образным военным фонариком «TL-122» темно-оливкового цвета. Такими пользовались на базе, а в аварийном наборе были более короткие и с широкой рукояткой, в которой находилась динамо-машина: нажимаешь на пружинящую пластину и вырабатываешь электричество. Я шагаю бесшумно, а подельник, как умеет, хотя перед выходом на дело малость потренировал его. Посередине коридора, слева, со стороны заднего фасада, каменная лестница, соединяющая этажи. Внизу, на нулевом, как здесь называют первый, слышны приглушенные голоса двух ночных охранников. Судя по эмоциональным возгласам, играют во что-то.
Добиравшись до нужной двери, открываю отмычкой. За ней большое помещение, посередине которого вытянутый овальный стол и всего четыре стула возле дальнего края. На ближнем стоит пустая бутылка из-под дешевого виски и пять стаканов. Аромат алкоголя еще не выветрился. На стенах висят пары боксерских перчаток, десятка два, а на полу сложены стойки и канаты для ограждения ринга, боксерские «груши», свернутые трубочкой афиши боев. В углу справа от входа — шкаф с папками, в которых договора и квитанции, пачки писчей бумаги, бутылка чернил и разноцветные карандаши россыпью.
Массивный сейф высотой сто восемьдесят сантиметров, шириной сто двадцать и глубиной девяносто стоял у этой же стены ближе к окну. Красновато-черного цвета. Справа от старого диска с поперечной маленькой рукояткой нарисовано что-то типа зелено-желтого веера, от которого вверх уходит выгнутая ветка, то ли с листьями, похожими на цветы, то ли наоборот. Вторая под небольшим углом проходит ниже него. От этой вверх уходит отросток с тремя группами листьев, как у конопли, причем некоторые как бы подлезли под диск. Ниже и под тем же углом к горизонту нанесена светло-красная надпись «Виктор сейф и замок» и ниже «Цинциннати Огайо». Замок всего один. Роберт Макбрейн учил меня на другом представителе этой фирмы. Все их сейфы до десятого года этого века имеют четыре диска и интересную фишку: надо повернуть диск вправо четыре круга и только потом выставить первую цифру, затем три круга и вторую, два — третью, один — четвертую.
