составлял 0,18 % ценности земель (около 3 % доходности). Такой налог платили бывшие государственные крестьяне, получившие землю в собственность бесплатно, без каких бы то ни было выкупных платежей.
Бывшие же помещичьи крестьяне платили за используемые наделы арендную плату, и за ними же сохранялось преимущественное право выкупа арендуемого надела в собственность. При этом за бывшими крепостными сохранялось право получить бесплатно государственную землю в собственность, правда на территории необжитых районов, располагавшихся все больше в Сибири (но и на Европейской части подобные земли тоже присутствовали, такого явления как «аграрное перенаселение» в России пока еще не наступило). Арендная ставка, что немаловажно, устанавливалась не по прихоти бывшего помещика, а исходя из размера поземельного налога на данной территории, но при этом арендные платежи шли не государству, а в карман собственника земли – бывшего помещика, и с этих платежей арендаторов собственник уплачивал государству лишь подоходный налог. Введение налогообложения бывшие дворяне восприняли не без ропота, расценивая их как ущемление своих исконных прав. Но со страниц газет всем недовольным и запамятовавшим сразу напомнили про ликвидацию сословий и о равных правах и обязанностях для всех российских граждан.
Одновременно с введением НДФЛ с моей подачи в печати стартовала разъяснительная кампания нацеленная, прежде всего на наиболее зажиточную часть населения. Им объяснялись все преимущества жизни в стране лишенной острых социальных контрастов и вытекающих отсюда таких негативных явлений как преступность, ненависть к богачам, революций и прочих социальных потрясений. Упор делался на то, что если хочешь жить в безопасной и стабильной стране – то надо делиться, как завещал всем нам ещё Иисус Христос. Недовольных налоговой реформой было много, но ещё больше народа, хотя бы просто в силу статистики, установление таких справедливых налогов горячо одобряло, что, в общем-то, и неудивительно в бедной стране, где основная масса населения еле-еле сводит концы с концами. Кто же среди бедняков будет возражать против того, чтобы богатые платили в десятки раз больше, чем они, горемычные? – Да никто! Подобного рода реформы в народе воспринимались «на ура», а, следовательно, возрастала как популярность исполнительной власти в целом, так персонифицированный рейтинг отдельных (не будем показывать на себя пальцем) лиц стоящих у государственного кормила в частности.
Не последнюю роль в начавшемся «экономическом буме» сыграла реформаторская деятельность Мордвинова на ниве банковской реформы, которая к 1833 году также принесла свои первые, видимые результаты. К сожалению, разрыв с Ротшильдами в 1831 г. Николая Семёновича подкосил в самом прямом смысле, пришлось его «гильотинировать», слишком уж он завяз в «жидо-масонских ложах». Не пошли адмиральскому здоровью на пользу его «броски грудью на амбразуру», в безуспешных попытках защитить от ликвидации на территории России ранее открытые филиалы иностранных банков.
Но к моменту преждевременной смерти «главного банкира страны» у нас уже успела сформироваться сеть акционерных коммерческих банков. Тридцатые годы стали временем учредительской «горячки» («грюндерства») в банковской сфере. Основной банковский капитал составлялся за счёт средств, привлечённых выпуском акций, продажа которых по всей России позволяла собрать значительные средства. Этот капитал раздавался в ссуды, плата за пользование которыми позволяла ежегодно выплачивать дивиденды акционерам. С самого начала обозначилось разделение банков на спекулятивные ("деловые") и "универсальные" ("депозитные"). "Деловые" банки преобладали в Петербурге, "универсальные" - в Москве и в провинции. У "деловых" была повышена роль собственных капиталов, тогда как "универсальные" посредством широкой сети отделений собирали капиталы со всей страны. "Деловые" вкладывались в наиболее доходные операции - биржевые спекуляции и государственные железнодорожные займы; "универсальные" - в кредитовании торговли и промышленности (вексельное кредитование), в ипотечном кредитовании (ссуды под недвижимость), также активно участвовали в железнодорожном учредительстве, устраивая подписку на акции и их покупку.
Но и здесь не обошлось без моего вмешательства. Во-первых, сами законы «О Центральном банке», «О банках и банковской деятельности» писались Мордвиновым чуть ли не под мою диктовку. Во-вторых, чем я особенно горжусь, сейчас крупнейшие коммерческие банки в стране принадлежат староверам. С их «капитанами бизнеса», с лидерами некоторых общин и с московскими «древле-православными» ростовщиками я лично и неоднократно встречался еще до публикации законов регулирующих банковскую деятельность. Во время этих тайных встреч мне приходилось, включив на полную все свое красноречие и обаяние, просвещать и наставлять их на «путь истинный». За ради дела и большего доверия, пришлось их даже обмануть, сообщив им по-секрету, что, дескать, мой гипотетический дед-помор покинул Россию из-за религиозного преследования никониан.
И вот результат – на сегодняшний день, представители старообрядчества (династии Захаровичей, Морозовых, Рябушинских, Царских, Гучковых, Поляковых, Зиминых, Егоровых, Носовых и многих других) сосредоточили в своих руках чуть ли не половину всего российского капитала. Составляя менее 2-х процентов от общей численности населения, старообрядцы дали России свыше 2/3 всех предпринимателей-миллионеров, в то время, когда страна выходила на первое место в мире по темпам экономического развития.
Зачем я это сделал? Одна из причин заключалась в том, что я им искренне симпатизировал. Строгое соблюдение устава, отсутствие иерархии налагало на староверов особую ответственность в деле исполнения религиозных обязанностей, способствовало углублению образования и умственной работы. Постоянная борьба за существование, за право исповедовать веру отцов воспитывала предприимчивость и практическую смелость. Невозможность участия в официальной общественной жизни ограничила рамки применения творческой активности для староверов, сосредотачивала их внимание на внутренних проблемах, в том числе на торгово-промышленной деятельности. К работе и труду у них было такое же серьезное и ревностное отношение, как к молитве и посту. При этом данное требование сопровождалось отказом от роскоши и «земных радостей» и неприятием чувственной культуры, что являлось разительным контрастом относительно формально православных предпринимателей и прочих нуворишей. Богатство староверами не рассматривалась как самоцель, а лишь как средство для сохранения и укрепления общины, для социального служения. Эта норма проявлялась в распределении заработанных благ в среде старообрядцев. Нередки были случаи пожертвований, завещаний целого капитала в пользу общины, меценатства. Фактически отдав им в руки коммерческий сектор российской банковской системы, я был спокоен, на Куршавелях и прочих Ниццах заработанные в России деньги они уж точно не промотают.
Во-вторых, существовавшая на момент банковской реформы в патриархальной России кредитно-ростовщическая деятельность представленная тремя тысячами менял, выполнявших функции частных ростовщиков, а также частными банкирскими домами Штиглица, Юнгера, Симона, Якоби, Гинзбурга, Кенгера (представителя Ротшильдов), несколькими небольшими купеческими банками, а также суррогатами вроде сохранных и вдовьих касс, приказов общественного призрения и прочих ломбардов меня совершенно не устраивала. Отдавать на откуп еврейским ростовщикам (что было особенно актуально в свете отмены
