Денис Чекалов
Маятник Судьбы
Кажется, сами звезды попрятались в страхе.
Фары нашего автомобиля уперлись в высокую каменную стену. Мох пробивается из швов кладки, пучками зеленых нитей прикрывая разводы плесени.
Человек шагнул навстречу, направляя нам в лицо луч фонарика.
Яркий дневной свет брызжет в глаза; такая мощная лампочка – дорогое удовольствие для обычного фонарика, но необходимое при некоторых обстоятельствах.
– Добрый вечер, мистер Амбрустер, – произносит привратник. – Мадемуазель Дюпон.
– Было бы доброе, нас бы сюда не позвали, – бурчу я. – Его уже привезли?
– Да, мистер Амбрустер. – Человек не наклонился к нашей машине, и я не вижу его лица. – Он вырывался так, что я испугался, как бы он не порвал цепи.
– Это хорошо, – говорю я. – Верховный палач уже здесь?
– Ждем его с минуты на минуту. Можете проезжать.
Серые глаза Франсуаз вспыхивают алым огнем.
Высокая лестница украшена мраморными статуями, злобно скалящимися из темноты. На толстом ковре первого этажа полоса – грязь и кровь. Тут вели закованного в цепи пленника.
Старик с короткой бородой. Иссиня-черные волосы мешаются с сединой. Подает мне руку:
– Рад, что смогли приехать так быстро. Он внизу.
Франсуаз приветствует человека и позволяет поцеловать себе руку.
– Почему он молчит? – спрашиваю я.
– Нам пришлось вырвать ему язык. Знаю, это жестокая мера, но он уже десятки раз наложил бы на нас проклятие, позволь мы ему говорить.
– Однажды древние короли не сделали этого с последним из тамплиеров, – поясняю я, пропуская вперед свою партнершу. – И теперь сэр Томас не хочет повторить их ошибку.
– Я не хочу повторить их судьбу, – говорит старик.
Невысокий человек, сгорбленный, ибо всю жизнь провел за чтением книг и писанием статей. Короткая бородка совсем как у сэра Томаса – только пленник гораздо моложе старца. И, в отличие от него, является человеком.
Глаза горят лихорадочным огнем прозрения.
– Он уверял, что постиг философию Зла? – спрашивает Франсуаз, подходя к человеку.
Четыре толстых металлических прута вмурованы в потолок и пол, как бы образуя невидимую клетку. На полу начертан разорванный пятиугольник, позванивают цепи, которыми человек прикован к металлической арматуре.
– Никто не в силах освоить философию Зла, не повредившись рассудком, – шепчет сэр Томас, останавливаясь за спиной девушки.
– Но он смог, и поэтому вы боитесь. – Я наблюдаю за тем, как вспыхивают и гаснут сполохи в глазах еретика. Это не отражение от ламп, расставленных по углам комнаты. Неверный свет рождается в душе скованного мятежника и пытается выплеснуться наружу.
– Вы должны поговорить с ним, мадемуазель Дюпон, – произносит сэр Томас. – До того, как прибудет верховный палач.
– Зачем вам знание философии Зла, сэр Томас? – спрашиваю я.
Старик мрачнеет:
– Мудрость подобна заразе, мистер Амбрустер. Ее можно использовать только во зло – о какой бы мудрости ни шла речь. Но тот, кто освободит древнюю философию Зла, способен погубить нас всех.
Франсуаз прикасается тонкими пальцами ко лбу еретика. Острый сноп искр вспыхивает на его коже. Запечатанный запекшейся кровью рот человека искажается в торжествующей гримасе.
Франсуаз отдергивает руку, встряхивает пальцы.
– Вот ублюдок, – бормочет она. – А вы не могли просто залепить ему рот?
Старый владелец особняка молча опускает голову. Из соседней комнаты раздается шум, входят два человека, удерживая между собой третьего.
– Он первым схватил еретика за руку, – произносит сэр Томас. – Когда тот читал запрещенные фолианты. Слова проклятия не произнесены даже наполовину.
Кожа несчастного бела, точно мука, и подобно ей сыплется на пол при каждом движении. Волос нет, там, где они были, обнаженное мясо, источающее кровь и гной. Глаза человека мутно-белы, рот безвольно открывается, роняя капельки желтой слюны.
– Такова сила философии Зла, – произносит сэр Томас. – Этого несчастного отвезут в аббатство в Аспонику и будут лечить там. Если б мы дали еретику говорить – кто знает, что он сделал бы с нами?!
– Я не могу достучаться до него, сэр Томас. – Франсуаз проводит рукой перед лицом еретика, определяя границу электрического поля. – Он слишком сильно закрыт.
– Тогда нам придется впустить верховного палача.
– Вы убьете его? – спрашиваю я. – Убьете, так и не узнав, кто открыл ему тайны философии Зла?
– Я вынужден, – резко отвечает старец.
Дверь снова открывается, и входит человек, с плечами такими широкими, что кажется квадратным. В руках он сжимает рукоять топора с острым зазубренным лезвием.
– Вы не смели начинать без меня, – произносит он, и его голос рокотом отдается в сводчатых стенах. – Я, верховный палач, должен был допросить его.
У палача нет лица – темное переливающееся облако окутывает гладко выбритый череп. Острые льдинки глаз направлены на сэра Томаса.
Этот человек давно отдал свою душу демонам.
– У нас не было выбора, монсеньор. – Старец склоняет голову, но его взгляд остается твердым. – Еретик слишком опасен.
Молнии пробегают по округлому лезвию топора.
– Я принимаю решения, сэр Томас, – говорит палач. – Не вы.
Тяжелой поступью монсеньор подходит к прикованному человеку. Темное облако, окутывающее лицо палача, колеблется, и на мгновение я вижу, как его белые зубы обнажаются в улыбке.
– Ты познал философию Зла, не так ли? – спрашивает он. Человек в цепях распрямляется. Кажется, он стал вдвое выше ростом.
– Берегитесь! – в ужасе восклицает сэр Томас.
Руки еретика выстреливают вперед, удлиняясь с неимоверной быстротой. Они проходят сквозь мускулистое тело палача. Пальцы пленника высовываются из его спины, залитые черной кровью монсеньора.
Топор палача выскальзывает из его пальцев, разбивая в осколки филигранный орнамент пола.
Еретик втягивает руки, и они проскальзывают сквозь обручи кандалов, ничем не сдерживаемые. Освобожденный человек перешагивает границу символа, начертанного на полу.
Топор палача все еще стоит, покачиваясь, на полу рукояткой вверх – в том положении, в котором выпал из руки хозяина, и как будто не решается упасть вслед за ним.
Я подхватываю топор и одним махом сношу еретику голову.
Она катится по полу, разметав длинные волосы. Глаза Франсуаз вспыхивают неудержимой злобой, и врата ада со скрипом открываются за ее спиной. Бушующее пламя поглощает тело еретика, отрубленная голова закатывается между створок врат, увлеченная воздушным вихрем. Сэр Томас стоит, заложив руки за спину.
– Такова сила, которую дарует человеку философия Зла, – произносит сэр Томас.
Его голова склонена, сложенные в замок пальцы прижаты к груди. Эти слова сказаны им скорее в дополнение к собственным мыслям, нежели обращены к нам.
– Однако топор верховного палача оказался сильнее, – замечает Франсуаз.
Девушка устроилась в мягком кресле эпохи барокко, заложив ногу за ногу.
Тень сэра Томаса Чартуотера скользит по ряду фарфоровых статуэток. Верхняя гостиная, с высоким потолком, лепниной и гобеленами, производит впечатление нежилой.
Здесь живут лишь произведения искусства, а в присутствии людей они всегда кажутся мертвыми.
– Топор монсеньора сделан из языка дракона, – говорит сэр Томас, – откушенного демонессой в момент поцелуя.
Чартуотер распрямляется, но не до конца, ибо тяжесть принятого решения давит ему на плечи.
– Только вы можете это произнести, – говорю я. – И вам придется это сделать.
– Вы правы.
Серебристые молнии освещают лезвие топора, трещинами изрезая его поверхность. Капли крови, подрагивая, впитываются в металл.
– Еретик только начал постигать философию Зла. Продвинься он дальше в своих занятиях, и только силы преисподней смогли бы уничтожить его. А может быть, и они оказались бы бессильны.
Сэр Томас замолкает, делая вид, что по-прежнему погружен в свои мысли. Если бы в этот момент он заметил малейший жест несогласия с моей стороны или со стороны Франсуаз, наверняка не стал бы продолжать дальше.
– Еретик вышел за разорванную пентаграмму. Он оказался способен убить монсеньора. Мы должны выжечь зло каленым железом, прежде чем оно наберет еще большую силу.
Франсуаз не отвечает, ибо принимать решение должен я.
– Значит, так и будет, – говорю я.
– Постойте, Майкл. – Сэр Томас предостерегающе поднимает палец. – Вы не должны соглашаться сразу. Вам предстоит многое обдумать.
– Мне нечего обдумывать. Я давно отдал свою душу и ни разу об этом не пожалел. Если бы топор верховного палача не принял меня, я был бы мертв в тот же миг, когда взялся за рукоятку.
В дверь ударяют дважды, и лакей, склоняя голову больше от страха, чем от почтения, сообщает:
