Мэдэтай тем временем вслух порадовался тому, что неприятный визит, против всех его ожиданий, не слишком затянулся, и поспешно встал. Обычай требовал от него проводить гостя, даже если этот гость ему неприятен, даже если он выскочил за дверь, не дожидаясь, пока хозяин последует за ним.
Пробираясь мимо стола, Мэдэтай ощутил резкий запах пряностей. Во время обеда он сидел возле противоположного конца длинного стола, но даже и там он ощутил пряный аромат. Ощутил, но не принял во внимание, думая, что аромат этот исходит от его собственного блюда. Оказывается, нет. Запах каэнских пряностей источало пустое блюдо гостя – да притом такой резкий, словно Мэдэтай сунул нос в шкатулку с пряностями. Но если так пахнет даже пустое блюдо… сколько же пряностей было в самой еде?!
Тут-то Мэдэтаю и припомнились мелкие подробности трапезы. Необычно раскрасневшееся лицо гостя… сухой черный блеск в его глазах – его непривычно отрывистая речь…
Сколько же пряностей съел этот посол, не выдав себя ни словом, ни вздохом… не пожаловавшись ни на что… не опозорив навек своего вечного недоброжелателя?
– Лекаря! – взревел Мэдэтай, опрометью ринувшись за дверь.
Когда он обнаружил Юкенну – впрочем, долго искать не пришлось, – тому лишь казалось, что он продолжает ползти. Его пальцы бессильно скребли землю.
Мэдэтай склонился над Юкенной, бережно поднял его на руки и понес в дом.
– Постель! Лед! Молоко! Яиц! Живо! – громыхал Мэдэтай, и растерянные слуги метались по дому, не понимая, то ли они должны положить лед в постель, то ли вылить в нее молоко. Понял Мэдэтая только Лэй – потому что слишком хорошо знал, кому и для чего требуется постель и все остальное.
Мэдэтай тоже это понял. Когда Лэй трясущимися руками подал отцу холодное молоко, взбитое с яичным белком, лицо старика окаменело.
– Что ж, – медленно и почти ласково произнес он, поднося молоко к губам Юкенны, но глядя при этом на Лэя, – я понимаю, что вы не хотели ничего дурного…
Лэй похолодел. Отец никогда с ним так не говорил. Ни один отец не говорит так с сыном. С тем, кого он продолжает считать своим сыном.
Понял это и Юкенна. Он не хотел, он не мог напрячь обожженное горло и заговорить – но еще минута, и беда станет непоправимой.
– Не надо, – одними губами прошелестел Юкенна, – не надо… не гоните его…
Воздух вновь обжег гортань, и в глазах у Юкенны потемнело.
– Не надо, – торопливо шептал Юкенна, – он ведь только… пошутить… хотел… я понимаю… сам подшутить люблю… он не хотел… чтобы шутка так обернулась… он же не думал, что я… стану есть… это по неразумию…
Последним усилием Юкенна протянул руку и коснулся щеки Лэя, как требует обычай, когда прощаешь врага и заключаешь с ним мир.
– Я… его прощаю… – вытолкнул из себя Юкенна пылающий воздух.
Он потерял сознание и потому не увидел, как Мэдэтай размахнулся и молча отвесил сыну тяжелую, как горный обвал, пощечину – по той самой щеке, которой мгновение назад коснулись пальцы Юкенны.
Вернувшись домой, Лим застал весьма необычную картину. На мягкой постели полулежал в полумраке его друг-приятель посол. Его отец Мэдэтай с превеликой осторожностью собственноручно поил Юкенну каким-то белым напитком. Напиток – тоже собственноручно – готовил Лэй. Он брал со льда кувшины с молоком и старательно взбивал его с яичным белком. На лице Лэя красовался синяк во всю левую щеку, и она уже начала припухать… интересно, за что это отец его так взгрел? Да еще при госте, и госте нежеланном? И что делает этот нежеланный гость в их доме в столь поздний час? Почему у Юкенны такое бледное лицо, почему оно в красных пятнах, почему глаза опухли, а сам он дышит с явным усилием? Почему он в постели? И почему возле него суетится посольский маг-целитель Ари?
Ари между тем осторожно раздел Юкенну до пояса и медленно повел руками вдоль его живота… груди… шеи… Блекло-синие губы Юкенны вновь порозовели, и Лим с изумлением услышал вздох облегчения из уст своего отца.
– Ничего непоправимого не случилось. – Ари говорил таким бесцветным от усталости голосом, что Лим понял: его друг был на волосок от смерти – слишком уж много сил отняло у мага исцеление.
– Он будет жить? – моляще выдохнул Лэй.
– Он даже будет здоров, – заверил его Ари. – Рубцы не успели образоваться… а теперь их уже и не будет. Вы правильно сделали, что не ограничились услугами лекаря. Слишком уж тяжелый ожог. Как это его угораздило?
– Несчастный случай, – хрипло произнес Юкенна.
Лим мог поклясться, что в глазах его отца блеснули слезы.
– Сегодня я не советую вам вставать, – обернулся Ари к Юкенне. – Вам необходим покой. Если вы все же хотите вернуться в посольство…
– Господин посол, – не менее хриплым, чем у Юкенны, голосом произнес Мэдэтай, – пробудет моим гостем столько, сколько потребуется. Моя семья и мой дом обязаны ему до конца жизни. Уверяю вас, господин маг, – его высочество будет окружен такой заботой, что лучшего и пожелать нельзя.
Маг с тревогой взглянул на Юкенну – но тот лишь улыбнулся слегка и утвердительно кивнул.
Чем именно дом его отца обязан Юкенне, Лим узнал лишь после того, как маг отбыл. Лим и раньше числил Юкенну среди самых близких своих приятелей. Теперь же приятель перенес мучительную боль, но не опозорил седин его отца и не дозволил лишить имени и выгнать прочь его младшего брата. К тому же Юкенна никогда и никому не рассказал, почему господин Мэдэтай, прежде бывший его яростным противником, поддерживает все его начинания. Даже в неофициальном письме князю-королю Юкайгину он написал лишь, что «с господином Мэдэтаем мы поладили». Для Лима честь была не пустым словом. Молодой воин со дня злосчастной трапезы был предан Юкенне всем сердцем. И Юкенна отвечал ему той же искренностью, ни разу не покривив душой. Вот и сейчас он не скрыл от друга, что внешне безобидная просьба – навестить его во дворце короля Югиты и сразу же вернуться обратно – смертельно опасна.
Дочитав письмо Юкенны, Лим вышел, не медля ни минуты, оседлал коня, торопливо распрощался с отцом и братом и пустился в путь. Лим не простил бы себе малейшего промедления. Мэдэтай и тем более.
Глава 1
НЕ ЗДЕСЬ И НЕ СЕЙЧАС
– А он тебе что сказал? – с жадным любопытством спросил Кэссин.
Начальник караула Катаги, в присутствии старых друзей предпочитающий именоваться Кастет, отхлебнул вина и помолчал, покуда оно оросит его пересохшее горло.
– А он сказал, что благодарен мне за услуги, – неторопливо промолвил Кастет.
Кэссин весь извертелся, но ему пришлось прекратить расспросы: у дверей деликатно пошаркали ногами, и в комнату вошел слуга с подносом, уставленным всяческой снедью.
Разумеется, ни Гвоздь, ни Покойник никогда не встречались с Кастетом в своем портовом убежище. Зачем ставить друга в неловкое положение? Если он знает об этом укрытии, то обязан доложить по начальству, а поскольку доносить на старых друзей он не хочет, незачем смущать его чистую воинскую душу избыточными знаниями.
Однако встретиться где-то им было жизненно необходимо. Для встреч подобного рода «Золотой лимон» был прямо-таки непревзойденным заведением. Достаточно потребовать не столик в общем зале, а отдельную комнатушку, и беседуй, о чем душа пожелает, – никто тебя не станет подслушивать. Даже слуга не войдет без спросу, а сперва пошаркает подошвами перед дверью или тихонько позвенит посудой, чтобы предупредить о своем вторжении, а уж потом займется своим прямым делом: поставит на стол новую перемену закусок или уберет опустевшие винные кувшины. В «Лимоне» никогда и никого не подслушивали. Разве что в самом начале, когда «Золотой лимон» только-только сменил владельца. Но тех, кто по старой памяти имел привычку задерживаться под чужой дверью, вскоре повыловили из воды возле Старой набережной – с удавкой на шее. Новые слуги усвоили урок как должно.
К тому же «Лимон» посещают не только воры, но и дельцы всех мастей. Люди, добившиеся богатства и почета – каким образом, не суть важно. Заведение солидное, публика там спокойная, кормят в «Лимоне» отменно. И если выбившийся из самых что ни на есть низов начальник караула зайдет в «Лимон» выпить по чарке подогретого вина с друзьями детства, даже самый строгий ревнитель законов не найдет в том ничего предосудительного. А уж подозрительного – тем более. Потому-то четверо бывших побегайцев и заезжий маг собрались обсудить свои дела не где-нибудь, а в «Золотом лимоне».
– А ты ему что сказал? – спросил Кэссин, как только слуга покинул комнату.
– Ничего, – степенно ответил Кастет.
У Кэссина сделалось такое несчастное лицо, что Кенет с трудом сдержал улыбку при виде его разочарования.
– А все-таки что было дальше? – спросил уже Кенет.
– Ничего я ему не сказал, – так же неторопливо продолжал Кастет. – А он мне велел показать господину послу Хакараю мой талисман… ну, ту штуку, что вы мне дали… и попросить у него гадальные принадлежности и лист пергамента. А потом ему принести. Я и принес.
