Вдалеке она видела Моркелеба, охотящегося на большерогих архаров. Словно огромная летучая мышь из черной стали, он беззвучно, как собственная тень, бегущая по заснеженным полянам, скользил, принимая оттенки воздуха, окутанный магическим мерцанием, скрывающим его от глаз пугливой дичи. Магия была сутью жизни драконов, окрашивая каждую мельчайшую частичку их бытия.
И эта магия не нуждалась ни в чем, кроме самой себя. Как магия Зиерн.
«Зиерн…– подумала Дженни.– Вот оно… Ради магии она принесла в жертву все: мужчин, которые ее любили, еще не зачатого сына; ради магии она отказалась от всего человеческого в себе самой… А я? Разве я сделала не то же самое?»
…Каэрдин был не прав. Всю жизнь он совершенствовал свое искусство и стал в итоге обозленным капризным стариком. Школа Херна пресеклась на нем, потому что была школой, ищущей колдовскую власть ради самой власти. Ключ к магии вовсе не магия, а то, чему она служит. Не брать, но отдавать, любить и быть любимой…
И снова она увидела Джона, сидящего на гранитной скамье рядом с Моркелебом в верхнем дворе Цитадели. «У нас так мало всего, что приходится делиться друг с другом… Не поступай мы так, было бы еще хуже…»
«В этом весь Джон,– подумала она с тоской.– Никаких проблем, одни решения…»
Огромная тень легла на камни, и рядом, мерцая, опустился Моркелеб. Солнце клонилось к западу, сияние голубых ледников окутывало черного дракона плащом искрящегося пламени.
«Что с тобой, колдунья?»
Она сказала:
«Моркелеб, сделай так, чтобы все стало как прежде».
Черная чешуя встопорщилась, сверкнула, и Дженни вновь ощутила биение его гнева.
«Так не бывает, колдунья. И ты это знаешь. Моя магия пребудет в тебе до самой смерти. Даже вернув себе прежний облик, ты никогда не сможешь забыть, что была драконом».
«Пусть так,– сказала она.– Уж лучше быть женщиной, которая когда-то была драконом, чем драконом, который когда-то был женщиной».
«Что за глупости, Дженни Уэйнест?– сказал Моркелеб. Жаром веяло от его бритвенно острой чешуи, длинных шипов и шелковых сложенных крыльев.– Вся мудрость драконов, вся их власть принадлежат тебе. Перед тобой – вечность. Забудь земные страсти, и придет исцеление. Алмаз не может любить цветок, ибо цветок живет один лишь день, а потом вянет и умирает. А ты теперь – алмаз».
«Цветок умирает,– сказала она.– Но перед этим он живет. А алмаз… Я ничего не хочу забывать, мне не нужно никакого исцеления. У драконов есть вечность, Моркелеб, но даже драконы не могут повернуть время вспять и вернуть утраченное ими. Отпусти меня».
«Нет!– Он резко повернул голову; морозные глаза его сверкнули, грива взметнулась над многочисленными изогнутыми рогами.– Ты нужна мне, колдунья. Даже золото внушало мне меньшую страсть. Это возникло во мне, когда ты коснулась моего разума, когда моя магия разбудила твою. Я нашел тебя и не хочу теперь терять».
Она присела пружинисто и метнулась в небо; белые крылья взрезали ветер. Меркелеб взмыл следом, огибая нагромождение серых утесов и водопады Злого Хребта. Их тени летели по снежным голубеющим ущельям, рябили по-ястребиному, проскальзывая по россыпям камней. Внизу стелился мир, подернутый осенними туманами, – алый, охряной, коричневый; и на краю голого леса, у реки, Дженни видела одинокую струйку дыма, сносимую прочь вечерним ветром.
Белизна полной луны легла на ее крылья; звездные тропы, по которым драконы однажды явились на землю и по которым однажды уйдут, дрожали над ней паутиной света. Драконьим зрением она уже различала притаившийся на опушке лагерь, полураспакованные связки книг и одинокую фигурку, терпеливо соскабливавшую остатки подгоревших лепешек со сковороды.
Невидимая, она кружила над этим дымком, принимая оттенки воздуха, и чувствовала, как еще одна тень в вышине повторяет ее круги.
«Колдунья,– сказал голос дракона в ее мозгу,– Ты в самом деле хочешь этого?»
Она не ответила, зная, что он все равно прочтет ее мысли. Так оно и случилось – разум Моркелеба отозвался смятением и гневом.
«Ты нужна мне, Дженни Уэйнест,– сказал он наконец.– Но я не хочу видеть тебя несчастной. Почему – не понимаю и, наверное, не пойму.– И снова злоба черного дракона хлестнула ее разум, как тысячехвостая плеть.– Вот что ты со мной сделала!»
«Прости, Моркелеб,– тихо сказала она.– Нечестный вышел обмен: ты дал мне магию, а я тебе – все муки человеческой любви. Но это первое, чему я научилась у Джона: лучше уж чувствовать боль, чем совсем ничего не чувствовать».
«И эта боль гонит тебя?»– спросил он.
Она сказала:
«Да».
Отзвук гнева еще наполнял душу черного дракона, словно отголосок его тайного имени в утраченном золоте Бездны.
«Тогда иди»,– сказал он, и подобное стеклянному кружеву прекрасное создание метнулось вниз, скрытое мягкими дымчатыми сумерками.
Жар и магия драконов внезапно отдались болью во всем теле, и Дженни почувствовала, как восторг полета сменился страхом падения.
Она упала на колени в темноте осеннего леса, и немилосердный холод въелся в свежие, только что зажившие раны на спине и руках. Между бородавчатыми белесыми стволами она увидела алый огонек костра и почувствовала знакомый запах дыма и лошадей. Простенькая мелодия жестяной свистульки висела в воздухе. Светлый ореол, обводивший по краешку все предметы, пропал; сумерки обесцветились, стали сырыми, туманными и пронизывающе холодными. Дженни задрожала, запахнула поплотнее овечью куртку. Колени ощущали влажность земли сквозь ветхую ткань юбки.
Отбросив с лица грубые черные волосы, Дженни взглянула вверх. Сквозь сплетение голых сучьев был виден черный силуэт дракона, одиноко кружащего в пустом вечернем небе.
С благодарностью, которой не выразить в словах, она коснулась его разума и ощутила всю его печаль, боль и ярость.
«Жесток твой подарок, колдунья,– сказал он.– Ты лишила меня моих старых радостей, заставила жить во вражде с самим собой. Как и ты, я уже не смогу стать прежним».
«Прости, Моркелеб,– сказала она ему.– Мы изменяем все, к чему прикоснемся, будь это магия или чужая жизнь. Десять лет назад я бы пошла с тобой, не прикоснись я к Джону и не прикоснись он ко мне».
Голос его отдался подобно эху в ее мозгу:
«Будь счастлива, колдунья. Ты сделала свой выбор. Я не знаю, почему ты так поступила, этого не понять драконам. Хотя мне уже и себя не понять».
Она скорее почувствовала, чем увидела, как он исчез, растворившись в полумраке. На секунду силуэт его обозначился на белом диске луны – затем пропал навсегда. Печаль сдавила горло – – печаль невыбранной дороги, дверей, что никогда не откроются, песен, которым никогда не прозвучать. Человеческая печаль утраты. Но в конце концов, освободив ее, он тоже сделал свой выбор.
«Мы изменяем все, чего коснемся,– думала она.– Ты – драконья погибель, Джон, ты – драконья погибель…»
Дженни вздохнула и, тяжело поднявшись с колен, стряхнула с юбки листья и сучки. Ветер вновь донес до нее пронзительно ясный голосок жестяной свистульки вместе с запахом дыма и начинающей подгорать кукурузной лепешки. Дженни закуталась в плед и медленно двинулась по тропинке к горящему на поляне костру.
