– Уф! Слава богу! – крестьянин вытер пот и обернулся. – Забирайтесь.
Дважды просить не пришлось. Дьердь обошел арбу, уселся сзади. Пристроил поудобней саблю на коленях. Рыжий забрался следом.
– Трогай, – он кивнул и, помолчав, спросил. – Как звать тебя, селянин?
– Атанасом, – ответил тот. – А вас?
– Меня – Дьердь, – глухо сказал слепой.
– А меня – Жуга, – добавил рыжий и умолк.
* * *
Солнце уже скрылось за лесом, и сумерки заполнили округу, когда показалась деревня: шесть больших домов с подворьем и с десяток хат поменьше.
– Сэрмаш? – спросил Жуга, разглядывая глинобитные, крытые соломой дома.
– Ага, – кивнул крестьянин. – Тут я и живу. Вон моя хата, третья с краю.
– Один живешь или семьей?
– Семьей, а как же без семьи? – ответил Атанас. – Жена, да ребятишек трое.
– Сыновья? – подал вдруг голос Дьердь.
– Младшенький. А старшие – две дочки.
– Слышь, Атанас, – сказал Жуга. – Заночевать бы нам. Пустишь на постой? Заплатим.
– Хм… – Тот призадумался. – Пустить-то можно, отчего же не пустить, особливо если не задаром. Да только тесновато вам будет у меня.
– Это ничего, – Жуга порылся в кошельке и вынул пару медяков. – Хватит?
– Ну…
Третья монетка легла сверху.
– А теперь?
– Сгодится, – кивнул тот.
Изба у Атанаса оказалась не ахти, но выбирать не приходилось. Жена было выбежала встречать, ахнула, завидев чужаков и умчалась собирать на стол. Дрова скидали под навес. Атанас закрыл ворота, отвел лошадь в стойло и бросил ей охапку сена. Повернулся к странникам.
– Ну что, пошли в дом, что ли…
Изба встретила гостей уютным запахом ржаного хлеба, постных щей и пареной репы. Теплилась лучина. Мерцала лампада в красном углу. Дьердь молча отстегнул саблю, снял кафтан, нащупал гвоздь. Повесил. Пригладил волосы, повел туда-сюда незрячей головой, выслушивая что-то. Ребятишки за столом в два счета приутихли, завороженно глядя на него. Жуга с вопросом глянул на хозяина. Атанас кивнул гостям на скамью:
– Садитесь, вон, у печки, грейтесь. Закусим, чем бог послал.
Стол был нехитрый – щи, каша, хлеб да рыжики в рассоле. Атанас слазал в погреб, вернулся с миской моченых яблок.
– Вот… Как говорится, чем богаты.
Жуга в свой черед развязал котомку, выложил на стол две соленые рыбины и, вынув нож, порезал их ломтями. На левом его запястье блеснул зеленоватый кованый браслет с овальным черным камнем и какими-то фигурками. Мелькнул и пропал в рукаве. Атанас не осмелился сразу спросить, зачем, дескать (да и кто ж говорит за едой!), а когда стол опустел, и пришел черед расспросов, как-то про него забыл.
– С Зарада мы идем, от замка тамошнего, графского, – ответил коротко Жуга, когда Атанас спросил.
– А пробираетесь вы в Марген, стало быть?
– Не знаю, может быть, и в Марген, – пожал плечами тот. – Ты вот что, Атанас. Попроси свою хозяйку нам воды горячей принести.
– Зачем?
– Надо.
Он развязал мешок и вывалил на стол целую кучу каких-то корешков. Часть сдвинул в сторону, часть сунул обратно, а часть запарил в принесенном чугунке, накрыл тряпицей. Взял Дьердя за руку: «Пойдем.» Усадил своего приятеля на лавку у печи и долго сматывал повязку, осторожно отдирая присохшую ткань. Наконец показались глаза – воспаленные, невидящие. Веки под повязкой покраснели и распухли, из трещинок на коже сочилась сукровица. Дьердь заморгал, кривясь и морщась, потянулся пальцами к глазам. Жуга поспешно перехватил его руку:
– Не трогай!
– Чешется…
– Терпи.
Жуга оторвал чистый лоскут, соорудил две примочки и наложил их Дьердю на глаза. Перевязал тряпицей. Тот сидел не шевелясь, и только дышал часто-часто, стискивая зубы.
– Не вижу, – сдавленно сказал он. – Ничего не вижу…
– Не торопись. Дай сперва ранам зажить.
Атанас с удивлением и сочувствием поглядел на слепого. Покачал головой:
– Кто ж так его, болезного?
Жуга поморщился:
– Моих рук дело.
Атанас опешил.
– Как так… твоих?
– Долгая история, да и знать тебе незачем.
– А ты что ли травник будешь?
– Вроде как…
Он замер и умолк на полуслове – где-то совсем рядом, чуть ли не за околицей села ночную тишину разорвал протяжный гулкий вой. Сначала тихий, одиночный, затем – сильней, на много голосов, он ширился и рос, потом вдруг рассыпался коротким лающим хохотом и смолк, как будто ничего и не было.
Жуга повернулся к хозяину:
– Что за дела?
– Собаки озоруют, – неожиданно ответил за хозяина Дьердь. Он расстелил свой кафтан на полатях и теперь укладывался спать. – Их по весне тут полно.
– Собаки, не собаки, черт их разберет! – сказал с сомненьем Атанас. – Они сейчас и впрямь, конечно, носятся толпой, да только раньше вот такого что-то не бывало. Знающие люди говорят, что будто оборотень где-то появился.
– Оборотень? – переспросил Жуга.
– Ну. Вот псы и бегают – то за ним, а то – от него. Немудрено в полнолунье-то. Там…
– Постой-ка! – Дьердь вдруг поднял руку и прислушался.
– Чего ты? – с опаской покосился на него Атанас.
– Ходит вроде кто-то около хаты… Или кажется мне…
Он не договорил: снаружи что-то заскрипело, и вдруг, уже не где-то вдалеке, а здесь, на собственном его дворе забилась лошадь в стойле. Заржала страшно, заметалась, в кровь разрывая поводом губу.
– Что? Что это?! – Атанасова жена вскочила, как ошпаренная.
– Тихо, дура! Молчи! – шикнул на нее Атанас. Он был бледен, как мука. – Через ворота он перелез…
– Кто?
– Молчи, говорю!
А еще через миг в дверь постучали.
Все замерли, кто где стоял.
Стук повторился. Был он слабый, неуверенный, но все ж-таки – стук, а не какое-нибудь там царапанье, и Атанас приободрился.
– Человек стучит, – меж тем определил на слух Дьердь. – Волк так не сможет. Открой.
– Еще чего! – опешил Атанас. – Ты что задумал, душегуб? У меня жена, дети, чего это я среди ночи… А ну как злодей какой? Да не один?
– Один, – угрюмо буркнул Дьердь, не поднимая головы. – Не было других шагов.
– Дьердь дело говорит, – Жуга потянул к себе посох. – Мало ли что могло случиться. Открывай. А если что – я помогу.
Атанас приблизился к двери.
– Эй, кто там? – крикнул он, на всякий случай отыскав топор.
Ответа не было, лишь снова стукнули тихонько. Жуга отстранил хозяина, откинул засов и приоткрыл дверь.
Снаружи было тихо, лишь лошадь билась и храпела под навесом. Жуга раскрыл дверь шире и остановился на пороге.
У самых дверей атанасова дома, одетый в драную, немыслимо грязную рубаху, лежал ничком мальчишка лет пятнадцати. Лежал не шевелясь, и только грудь ходила ходуном. Из рваных ран на руках и ногах сочилась кровь. Глаза его были закрыты.
– Матерь божья… – ахнул Атанас и быстро перекрестился.
* * *
Жуга перешагнул через распростертое тело и вышел во двор. Вернулся вскоре.
– Нет больше никого, – сообщил он и нагнулся к лежащему.
– А лошадь? Лошадь как? – засуетился Атанас.
Жуга брезгливо отмахнулся:
– Цела твоя кобыла. Перепугалась, правда, здорово… Ну-ка, помоги.
Найденыш не шевельнулся, даже не застонал, когда его поднимали.
– Живой?
– Живой…
– Сюда клади, на лавку… – захлопотала хозяйка. – Иванка! Свет неси!
Старшая дочь стрелой сорвалась с печки и вернулась с лучиной. Тусклый огонек выхватил из темноты бледное мальчишечье лицо, острый нос и белые как снег брови и волосы.
– Из вашей деревни парнишка?
– Нет. – Атанас помотал головой. – Не из наших, точно.
– Может, из соседней?
– Нету там таких, я всех в округе знаю! – поспешила вставить Иванка.
– Цыц, помело! – прикрикнул на нее отец. – Ишь ты, знает…
Жуга нагнулся к пареньку, рассматривая раны.
– Снимайте с него рубаху, – распорядился он. – И воды несите. Да побольше!
– Худющий-то какой… – изумленно ахнула хозяйка. Скомкала липкую от крови и грязи рубаху. – Куда ее?
– В печку! – нетерпеливо бросил Жуга. – Где вода?
– Вот… Грязь смывать?
– Смывай…
Жуга тем временем уже вытаскивал мешок. Рванул зубами узел, торопливыми движеньями разложил травы прямо на полу. Достал и развернул сухие листья кровохлебки.
– Держи лучину, – кивнул он девчонке и принялся перевязывать раны. Ругнулся на нее: – Ровней держи, ровнее!
Дьердь некоторое время сидел, вслушиваясь в суету вокруг находки, затем вздохнул, махнул на все рукой и завалился спать.
Парнишка и впрямь выглядел худым и изможденным. Под левым глазом у него темнел синяк. Укусы и царапины сплошь покрывали ноги до колен, а кое-где – и выше. Босые ступни были сбиты в кровь, лицо и ладони исхлестаны ветками, под ногтями чернела земля. Раны оказались хоть и не глубокие, но грязные и рваные, и было далеко за полночь, когда Жуга закончил бинтовать.
– Все, – сказал он и долго плескался у рукомойника. – Дайте ему воды, и пусть отлежится. И вы тоже ложитесь спать.
