Такой вот, варанский тип женственности совсем не импонировал Зверде. Оно и понятно, ведь и женственность у нее была собственного, фальмского разлива. Да и ситуация не соответствовала. Эта, последняя война показала ей довольно доходчиво: ни Вэль-Вира, ни Лагха, ни Эгин не были теми мужчинами, ради которых она осталась бы на берегу дожидаться, пока «Дыхание Запада» не превратится в соринку на сетчатке глаза. «Если такие мужчины вообще существуют», – поправила себя Зверда.
Да, Лагха был блистательным партнером по любовной игре и хорошим любовником. Не исключено, она еще примет его предложение и заявится-таки в Пиннарин, но на сей раз – без Шоши. А может, и не примет, ведь невозможно дважды прожить один и тот же день, омыться огнем одной и той же любовной интриги. А Эгин… В отношении Эгина Зверду точило ощущение роковой недосказанности. Что бы там не произошло у него с этим растреклятым Адагаром, какие бы отношения не связывали его с Лагхой, – думала Зверда, – а все равно жаль, что он уехал. Она чувствовала – осталось недосказанным что-то важное.
Нет, дело было не в том, что их с Эгином взаимная приязнь так и не увенчалась подвижной комбинацией с альковным приветом Опоре Благонравия. Плоти в длинной-предлинной жизни Зверды было утомительно много, как, – и в этом Зверда была уверена – как и в жизни Эгина. Дело здесь было не в плоти.
А в чем? Отчего-то Зверда чувствовала: если бы Эгин остался еще хотя бы на пару дней, она смогла бы понять, что происходит. Вынести мусор, которым были завалены необъятные просторы ее души, записать нотами тот сумбур, что изливался громокипящими водопадами в ее музыкальных сновидениях гэвенга.
«Выходит, Эгин уже ничего не прояснит. А, впрочем…» Пальцы Зверды наткнулись в сарноде на гладкий бок жемчужного флакона с духами Итской Девы – подарком Эгина.
С тех пор, как она получила эту вещь, у нее буквально не было свободной ночи для того, чтобы испробовать волшебное зелье. То приготовления к войне, то сама война и усталое счастье победительницы. Но теперь война окончилась. Из победительницы она понемногу превращалась в саму себя – в баронессу Зверду велиа Маш-Магарт, интересующуюся урожаем, заморскими тканями и посудой. В жену, хохочущую над плоскими острословиями мужа. Зверда знала – такой она и останется до новой войны, до новой сногсшибательной интриги.
«Хорошо хоть флакон не потеряла», – бормотала Зверда, залезая на ложе в лучших покоях лучшего купеческого особняка города Яг.
Возле штабеля кожаных продолговатых подушек стоял треугольный поднос, недурно расписанный мелкими солнышками желтых хризантем. На подносе – истекающая соком доля смородинового пирога и кувшин с козьим молоком. Вынув из сарнода флакон Итской Девы, она поставила его рядом с молоком. Странный получился натюрморт.
2
…Это была ее собственная свадьба. Впереди шли шестеро мальчиков с факелами, в белых, неподпоясанных рубахах до пола и с венками из розовых пионов на головах. Следом шла она – красивая и молодая, невеста, старшая наследница своего рода, баронесса Зверда велиа Маш-Магарт. Ее вел под руку отец, барон Багг.
Они шли к Западным воротам Маш-Магарта. Тогда ни рва, ни подвесного моста еще не было – процессия высыпала из ворот и рассредоточилась вдоль стен, многие сели отдыхать, женщины затянули песню к случаю, чтобы ожидание баронов Теграгак не тянулось скучной повестью.
Была весна. Дикие груши, что во множестве росли на склонах, прилежащих к Маш-Магарту, расцвели как одна в тот день, словно специально подгадывали. А может, это свадьбы на Фальме подгадывали к их цветению.
Зверда видела себя как бы со стороны. Волосы заплетены в две косы, спускающиеся на грудь. Платье шито золотом, одна грудь по фальмскому обычаю открыта. Молодая баронесса очень стесняется – шутка ли, на людях с обнаженной грудью! Но обычай есть обычай.
Как и большинство обычаев фальмских земель, этот был продуктом скрещения местной традиции с фантазией гэвенгов, то есть нес недвусмысленную печать представлений гэвенгов о красивом и правильном. Зверда не знала, кто придумал это, обнажать одну грудь на свадьбу – люди или гэвенги.
Она села рядом с отцом и послушно посмотрела вдаль – туда, откуда должен был появиться жених. По законам гэвенгов, невеста не должна была видеть жениха до свадьбы. Но для Зверды и Шоши кодекс «Эвери» делал исключение.
Все родичи дали добро на отход от «Эвери», а с такого дружного согласия в брачных делах можно было все. Откровенно говоря, Зверду не за кого было отдавать, кроме Шоши. А Шошу не на ком женить, кроме Зверды. За последние сто лет кланы гэвенгов оплошали по части пригодных к бракосочетанию наследников. Гэвенгов, умеющих жить в гэвенг-форме человек, по-прежнему было не так много, как хотелось, и даже становилось меньше, чем раньше. Шоша и Зверда по меркам родичей были равной партией – одинакового возраста, одинаково умелые, одинаково знатные…
Хоть Зверда и знала Шошу с детства, при его появлении ей пришлось играть в смущенное удивление – этого тоже требовал обычай.
– Приветствую вас, мой господин! – проблеяла Зверда, застенчиво теребя подол своего затейного платья.
– Привет, медведухна! Починила свой флюгер? – шепнул в ответ Шоша, тогда еще стройный, гривастый и безбородый. И, подмигнув Зверде, громогласно провозгласил, театрально воздевая руки к небу: – О, какое счастье! О, как хороша моя невеста! О, сколь правильно все устроилось!
Люди Маш-Магарта, люди Семельвенка и Гинсавера одобрительно зашумели. Им нравилось то, что они видели.
Зверда послушно опустила глаза. Хоть она и ненавидела, когда Шоша называл ее детским прозвищем, «медведухной». Но сразу же отпустить своему вечному напарнику по забавам привычного подзатыльника она не могла. Обычай требовал от жены кротости. Хотя бы в первые минуты брака. А формально брак уже состоялся, поскольку отец Зверды и отец Шоши только что откупорили священный сосуд с цветочным клеем. Клей был золотистым, цвета меда, но куда более вязким.
Мальчик-прислужник подал отцу Шоши, барону Груте из Ноторма, кисть с крученой ручкой. Еще одну такую же он подал отцу Зверды.
Барон Грута обмакнул свою широкую кисть в сосуд и мазнул клеем правую ладонь Зверды. То же, но с левой ладонью Шоши, проделал отец Зверды. После этого им велели взяться за руки. Они повиновались.
Народ зашумел и закричал. Позабывшие о том, чтобы капризничать дети начали бросать на головы новобрачных яблоневый цвет, мелкие монеты и просо целыми жменями. У взрослых были занятия и поинтересней: большинство из них во все глаза пялилось на нового молодого барона Маш-Магарт, гиазира Шошу…
Руки Зверды и Шоши склеились, как казалось тогда Зверде, намертво. И хотя она знала – завтра с утра клей утратит свое действие, поначалу она чувствовала себя довольно-таки дискомфортно. «Как я буду есть левой рукой?» – переживала Зверда. Она знала: сейчас они повернут назад, снова войдут в Южные ворота и выйдут на площадь, где их ждет настоящий свадебный пир…
– Довольна ли ты, Зверда велиа Маш-Магарт? – громко спросил ее барон Грута.
– Я довольна, – отвечала перепуганная Зверда.
– Доволен ли ты, Шоша велиа Теграгак, а ныне же Маш-Магарт?
– Я доволен, – отвечал, расплываясь в глупой улыбке, Шоша.
Он и впрямь был ужасно доволен. Маш-Магарт был гораздо шикарней его родного замка, а перспектива укрощения непокорной Зверды на брачном ложе и просто приводила его в восторг:
– Я дово-о-о-олен! – по-молодецки звучно заорал он, потрясая золоченой булавой, которая традиционно дополняла костюм жениха.
Разгоряченный гортело народ, видя такое дело, взвыл от радости…
…Затем видение изменило свои очертания и Зверда оказалась на пиру.
Вначале ей показалось, что это – продолжение свадебного пира. Но, присмотревшись получше, она поняла, что ошибается.
Во главе стола сидел отец Вэль-Виры, барон Кнот. Зверда помнила, что он уехал странствовать спустя месяц после того, как войско баронов вернулось из Варана после Тридцатидневной войны, на которой погиб и ее дед, барон Санкут. Стало быть, на свадьбе Зверды этот двадцать лет как сгинувший барон никак присутствовать не мог.
За столом также были и другие знатные гэвенги: дядья барона Аллерта и двоюродные прадеды барона Шоши. Зверда некогда видела их портреты и только потому узнала. Не было только ее деда, барона Санкута. Хоть в таком блестящем обществе ему было самое место.
В центре грубого прямоугольного стола стояла чаша, наполненная молодым розовым вином. Рядом с чашей горела заговоренная свеча, увитая орнаментом, состоящим сплошь из знаков быстрой смерти. Реквизит был таким знакомым! Грудь Зверды сдавили тяжелые предчувствия.
– Ты говоришь дельно, достойный Кнот. И доказательства, что принес ты измены Санкута, меня переконали. Одно не идет мне в уразумение: почто Санкут вошел в сношения с отродьем феоновым?
