– Ларедо.
– Помню Ларедо.
– Нью-Йорк.
– У меня был магазин в Гарлеме.
– Гарлем разрушен бомбами.
Зловещие слова. Знакомые, возрожденные памятью места.
Попытка представить себе их обращенными в развалины.
Вилли Джонсон пробурчал:
– Гринуотэр в штате Алабама. Я там родился. Помню…
Исчезло. Все исчезло – сказал этот человек.
– Мы все разрушили, – говорил старик, – все уничтожили. Глупцы мы были, глупцами остались… Убили миллионы людей. Наверно, во всем мире теперь живы не больше пятисот тысяч человек всех рас и национальностей. Среди развалин нам удалось вобрать достаточно металла для одной-единственной ракеты, и вот мы прилетели на Марс за вашей помощью.
Он замялся, глядя вниз, на лица, пытаясь угадать, каким будет ответ, и не мог угадать.
Хэтти Джонсон почувствовала, как напрягается рука ее мужа, увидела, как его пальцы сжимают веревку.
– Мы были глупцами, – спокойно произнес старик. – Мы обрушили себе же на голову нашу Землю и нашу цивилизацию. Города уже не спасешь – они на сто лет останутся радиоактивными. Земле конец. Ее время прошло. У вас есть ракеты, которыми вы все эти двадцать лет не пользовались, не пытались вернуться на Землю. И вот я прилетел просить вас, чтобы вы их использовали. Просить вас отправиться на Землю, забрать уцелевших и доставить их на Марс. Помочь нам, чтобы мы могли жить дальше. Мы были глупцами, и мы признаем свою глупость и жестокость. Мы просим принять нас – китайцев, индийцев, русских, англичан, американцев.
Ваши земли на Марсе веками лежат нетронутыми, здесь для всех хватит места, и почва хорошая, я видел сверху ваши поля.
Мы прилетим сюда и будем возделывать землю для вас. Да-да, мы готовы на это. Мы заслужили любую кару, какую вы нам приготовили, только не отталкивайте нас. Теперь мы не можем вас заставить. Захотите – я войду обратно в корабль и улечу назад, и вопрос будет исчерпан. Больше мы вас не потревожим. Но мы готовы переселиться сюда и работать на вас, делать для вас то, что вы делали для нас: убирать ваши комнаты, готовить вам пищу, чистить ваши ботинки, смирением загладить все зло, что мы на протяжении веков причиняли себе самим, другим, вам…
Он кончил говорить.
Наступила небывалая тишина. Тишина, которую можно было пощупать рукой, тишина, которая угнетала толпу, словно предвестие надвигающегося урагана. Их длинные руки висели, точно черные маятники, освещенные солнцем, их глаза были устремлены на старика. Теперь он ждал не двигаясь.
Вилли Джонсон держал в руках веревку. Окружающие смотрели, как он сейчас поступит. Хэтти ждала, стиснув его руку.
Ей хотелось обрушиться на их общую ненависть, долбить ее, долбить, пока не появится малюсенькая трещина, выбить из стены осколок, камешек, кирпич, пять кирпичей, а там, глядишь, все здание рухнет и рассыплется. Уже стена заколебалась. Но который камень – краеугольный и как до него добраться? Как повлиять на них, пробудить в душах нечто такое, что унесет их ненависть?
В глубокой тишине она смотрела на Вилли, и единственной ее зацепкой сейчас был он, его жизнь, его переживания.
Вдруг ее осенило: он – камень, если удастся расшатать его – удастся расшатать и расчистить то, что заполнило их всех.
– Скажите… – Она шагнула вперед. Она, не знала даже, как начать. Толпа смотрела ей в спину, она ощущала взгляды. – Скажите…
Старик повернулся к ней, устало улыбаясь.
– Скажите, вы знаете Ноквуд Хилл?.. В Гринуотэре, штат Алабама?
Старик сказал что-то через плечо кому-то в корабле. Тотчас ему подали фотографическую карту, и он стал ждать, что последует дальше.
– Вы знаете большой дуб на макушке холма?
Большой дуб. Там, где отец Вилли был застрелен, и повешен, и найден утром качающимся на-ветру.
– Да.
– Он уцелел? – спросила Хэтти.
– Его нет, – ответил старик. – Взорван. Весь холм взорван вместе с дубом. Вот, смотрите.
Он коснулся фотографии.
– Ну-ка, я погляжу, – Вилли быстро шагнул вперед и наклонился над картой.
Хэтти пристально смотрела на белого человека, ее сердце отчаянно колотилось.
– Расскажите про Гринуотэр, – поспешно произнесла она.
– Что вы хотите знать?
– Про доктора Филипса. Он жив?
Прошла секунда, пока скрытая в ракете машина, щелкая, искала нужную информацию.
– Погиб на войне.
– А его сын?
– Убит.
– Их дом?
– Сгорел. Как и все остальные дома.
– А второе большое дерево на Ноквуд Хилл?
– Все деревья исчезли – сгорели.
– Вы уверены, что то дерево тоже сгорело? – спросил Вилли.
– Да.
Напряжение, владевшее телом Вилли, чуть ослабло.
– А дом мистера Бертона, а сам мистер Бертон?
– Нет там ни домов, ни людей, никого.
– Вы знаете прачечную миссис Джонсон, прачечную моей матери?
Место, где убили его мать.
– Ее тоже нет. Все погибло. Вот фотографии, убедитесь сами.
Появились фотографии, их можно было держать в руках, разглядывать, обдумывать. Ракета была полна фотографий и ответов на вопросы. Любой город, любое здание, любое место.
Вилли стоял, держа в руках веревку.
Он помнил Землю, зеленую Землю и зеленый городок, в котором родился и вырос. Теперь он представлял себе этот городок разрушенным, взорванным, стертым с лица Земли, и все знакомые места исчезли вместе с ним, исчезло зло – действительное и мнимое, исчезли жестокие люди, нет конюшен, нет кузни, антикварных лавок, кафе, баров, мостов через реку, деревьев для линчевания, холмов, изрытых крупной дробью, дорог, коров, нет мимоз, исчез его родной дом, исчезли также большие дома с колоннами вдоль реки, эти белые склепы, где женщины, нежные как мотыльки, порхали в свете осеннего дня, далекие, недосягаемые. Дома, где на террасах сидели в качалках бездушные мужчины, держа в руках бокалы (рядом – прислоненное к столбу ружье), вдыхая осенний воздух и замышляя убийство. Исчезло, все исчезло и никогда не вернется. Теперь – совершенно точно – вся эта цивилизация обратилась в конфетти, рассыпанное у их ног. От нее не осталось ничего, никакой пищи для ненависти – никакой пищи для их ненависти. Не осталось даже пустой латунной гильзы, даже крученой веревки, ни дерева, ни холма. Ничего, только несколько чужих людей в ракете, людей, готовых чистить ему ботинки, ехать в трамвае на отведенных им местах, сидеть в кино в самом последнем ряду…
– Вам не придется этого делать, – сказал Вилли Джонсон.
Его жена взглянула на его большие руки.
Его пальцы разжались.
Веревка упала на землю и свернулась в кольцо.
Они побежали по улицам своего города, срывая мигом появившиеся вывески, замазывая сверкающие свежей краской желтые надписи на трамваях, убирая ограждения в кинотеатрах. Они разрядили свои ружья и убрали веревки.
– Начинается новая жизнь для всех, – сказала Хэтти по пути домой в автомобиле.
– Да, – ответил Вилли погодя. – Судьба уберегла нас от гибели – несколько человек здесь, несколько человек там. Что будет дальше, зависит от нас всех. Время глупости кончилось. Нам больше нельзя быть глупцами. Я понял это, пока он говорил. Понял, что теперь белый человек так же одинок, как были мы. Теперь у него нет дома, как не было у нас столько времени.
Теперь все равны. Можно начинать сначала и наравне.
Он затормозил машину и остался сидеть в ней; Хэтти вышла и отворила дверь дома, выпуская детей. Они бегом ринулись с вопросами к своему отцу.
– Ты видел белого человека? – кричали они. – Ты видел его?
– Так точно, – ответил Вилли, не вставая из-за руля, и потер лицо неторопливыми пальцами. – Я как будто впервые сегодня по-настоящему увидел белого человека – вот именно, по-настоящему увидел.
***
