И даже если бы не нашлось ни одного подтверждения, даже если бы каждая строка в Писании громко кричала об обратном – и в этом Ортега Илора сумел бы найти то, что искал; доказательства истинности его Бога.
Илора видел Господа лишенным сердца; Господа, умеющего только карать, но не помогать, судить, но не прощать, Господа, налагающего оковы запретов, но не открывающего темницы.
Был ли Ортега прав?
Понял ли он Бога таким, каким видели его апостолы, или даже апостолы восприняли его неверно?
Кто мог ответить на этот вопрос?
Но Ортега верил; и день ото дня его вера крепла.
Это не были пустые слова, пустопорожние уверения и лицемерное посещение церкви, чтобы потом кичиться своим благочестием перед столь же ограниченными соседями.
О нет; Ортега верил и жил так, как если бы предмет его веры существовал с определенной необходимостью. Так люди верят в законы, пока исполняют их, и не верят, когда нарушают; так люди верят в государство, ибо оно не существует нигде, кроме людских умов, и если все люди однажды скажут «нет государства», то и не станет его.
Так же и Бог жил в сердце Ортеги – Бог, которого он выбрал из миллионов возможных, Бог, который был для него единственным, Бог, который существовал.
И он появился.
Из глубины преисподней поднялся демон – страшный, чуждый доброты и сострадания. Он не умел любить, не умел прощать, не умел подавать руку помощи. Не умел, ибо не хотел этого делать и никогда бы не стал.
Существовал ли сей демон вечно или хотя бы столь долго, сколько переливается над мириадами солнц сфера мироздания? Родился ли он тысячу, две тысячи лет назад или же за секунду до того, как его голос явился воспаленному сознанию Ортеги?
Или же Ортега создал его?
Я увидел, как мир передо мной расползается, раскрываясь глубокими трещинами. Обжигающее пламя выбрасывало из них свои горящие лепестки, и они колебались и таяли, чтобы вспыхнуть с новой безумной яростью.
Ярко-алые потоки лавы с шипением проползали под растрескавшейся корой мира. Они мерно вздымались и с каждым мгновением все дальше перехлестывали через края раскола.
– Продолжай, – услышал я торжествующий голос Ортеги. – Укрепи свой дух, Морон, и не бойся противостоять силам Тьмы.
Темно-красные прожилки пронизывали плоть лавы, золотую от сверхвысоких температур. Резные подпоры, скрепляющие собой хрусталь мироздания, дрогнули и начали гнуться.
– Тварь, пришедшая из Преисподней! – воскликнул Морон. – Сгинь же, исчезни навсегда!
– Господь ведет тебя в твоей борьбе, – произнес Ортега. – И сила твоя дарована Им.
Огненное пламя окружило меня; я услышал крики и стоны тех, кто покинул этот мир прежде, чем нашел мир в себе самом. Я увидел серые глаза Франсуаз и почувствовал, как ее пальцы смыкаются на моей душе.
Девушка сцепила крепкие зубы, напряженно борясь с усиливающимся содроганием мира.
– Она поддается. – Голос Ортеги гудел, словно колокол на высокой башне. – Она теряет силы.
Потоки крови хлынули с небес плотным, густеющим потоком; кровь превращалась в огненные всполохи и таяла, растворяясь в жидкой магме Земли.
– Черт, – пробормотала Франсуаз. Девушка разжала пальцы и опустила голову.
– Мне жаль, Морон, – произнесла она. – Но ты сам во всем виноват.
Огненные языки охватили меня со всех сторон, закрыв на мгновение от остального мира.
Мое тело содрогнулось; я ощутил, как горячие губы моей партнерши впиваются в мой рот. Девушка принялась вытягивать из меня душу – жадно, властно, не допуская и тени сомнения, что я могу желать чего-то иного.
Когда демонесса насытилась, внутри меня уже ничего не оставалось; мир рухнул вокруг меня, осыпаясь мельчайшими обломками, а через мгновение развернулся вновь.
Франсуаз стояла напротив отца Морона, сложив руки на груди.
– Вы – жалкий, несчастный идиот, – произнесла она. – Но я сделала для вас все, что только могла.
Все, что мне предстояло увидеть теперь – это смерть священника.
И я знал, что будет она ужасна.
17
Под сводами церкви мелкими снежинками рассыпалась тишина и растаяла, не оставляя после себя ничего, кроме влажного дуновения.
Лицо отца Морона действительно стало мокрым от пота; его губы мелко тряслись, словно он пытался затянуться сигаретой и никак не мог нащупать ее между зубами.
Я не сразу понял, что сапфировое сияние более не струит свои холодные лучи. Оно затухло, свернувшись в тонкую щелку в пространстве, а вскоре и она сама затянулась, будто колотая рана.
Франсуаз взглянула на святого отца сверху вниз; ее глаза были безжалостны и полны любопытства.
На прекрасном лице девушки не осталось ни малейшего следа того напряжения, которым она была охвачена еще пару мгновений назад. Моя душа, принадлежащая демонессе безраздельно, напоила ее и одарила силой.
Я услышал, как с легким стуком падает на деревянный пол маленький крестик.
Губы не слушались отца Морона; он попытался произнести несколько слов, но его горло лишь страдальчески дергалось.
– Что произошло? – едва слышно выговорил он. – Почему ты еще здесь? Франсуаз усмехнулась.
– Я хочу посмотреть, как тебя разорвут на части, – сказала она. – И послушать, как громко ты станешь кричать.
Отец Морон поднес ладонь к горлу, но маленького крестика больше не было на его обычном месте. Простой шнурок перетерся, и сверкающий амулет выпал из рук священника. Находясь в экстазе веры, Морон заметил это только тогда, когда для него стало слишком поздно.
Пальцы Морона сжались там, где должен был находиться крест.
– Проклятое создание, – проговорил он. – Ты забрала у меня его, чтобы лишить меня помощи Господней.
Маленький амулет лежал под его ногами твердым кусочком металла. Он был столь же красив в своей строгости и простоте, каким отец Морон впервые повязал его себе на шею.
Иная судьба ожидала душу Морона.
Созданная для того, чтобы испытывать и дарить любовь, теперь она была обожжена ненавистью. И, чувствуя ненависть внутри себя, священник видел ее и в других.
Он находил для себя врагов везде, потому что искал их.
– Что с ним будет, Майкл? – вполголоса спросила Франсуаз.
Довольно странно слышать такой вопрос от демо-нессы, обращенный ко мне; по идее, именно Франсуаз надлежит лучше других знать, что происходит с людьми, оказавшимися во власти порождений Зла.
Я ответил, не повышая голоса:
– Желания людей почти всегда исполняются, Френки. Не знаю, кто это придумал, или же это заложено в генетической структуре человека.
Однако это относится не к осознаваемым желаниям, не тем, которые человек сможет высказать, если перед ним появится джинн. Желания, которые исполняются, – те, что лежат глубоко в душе, те, что движут человеком и указывают ему путь.
Отец Морон хотел, чтобы существовали твари, которых он мог бы ненавидеть. И одна из них уже находилась внутри него.
– О чем это вы говорите? – спросил священник.
– О твоей смерти, – ответила Франсуаз.
Мне было жаль отца Морона; вернее, я испытывал бы это чувство, если бы не потерял его давным-давно.
Говорят, что нельзя помочь людям, которые этого не хотят. Пожалуй, так и есть. Но тем более невозможно спасти тех, кто истово молит о спасении, и желания его искренни, но в то же время каждым своим шагом, каждым словом, каждой мыслью и каждым побуждением увлекает себя все ближе к пропасти.
И он скорее проклянет тех, кто осмелится откликнуться на его крики о помощи, нежели откажется от своего гибельного пути.
Отец Морон шел именно этим путем; он сам выбрал его и никогда бы не отступил.
Вот почему я не мог найти в себе жалости к нему, хотя и хотел ее испытывать.
Наверное, я стал циничен.
Отец Морон опустился на колени. Он сделал это медленно; он не был очень стар, но его спина уже болела, а ноги плохо слушались своего хозяина.
Никто не мешал ему, хотя он ждал иного. Отец Морон встал на колени и, не удержавшись, поднял на нас взгляд, полный сомнения и страха. В этот момент он не был похож на того, кем полагал себя сам – на борца за веру, сражающегося с порождениями Тьмы.
Скорее он выглядел как жалкий пьяница-нищий, достойный одного лишь презрения и даже не осуждения уже, воровато подбирающий с грязной земли мелкие монеты, рассыпанные невнимательным прохожим.
– Не старайся, – бросила Франсуаз.
Пальцы Морона коснулись металла, и в то же мгновение священник отдернул их, издав громкий крик боли. Белый дым поднялся от кончиков его пальцев, и я увидел, что они обожжены до костей.
– Что это? – в ужасе воскликнул священник. – Что происходит?
– Никто не забирал у тебя крестика, Морон, – ответила Франсуаз. – Ты сам выбросил его, отказавшись от того, во что верил.
Она наклонилась и, подняв маленький кусочек металла, передала его мне. Он был холодным и твердым, каким и должен быть небольшой амулет.
– Мой крест раскалился, и я не могу его поднять, – прохрипел отец Морон. – Это твоих рук дело.
