– Слава павшим! – тряхнув бородой, жрец сорвался на визг.
– Слава павшим! – поднявшись с колен, эхом откликнулись воины, а следом за ними – и девы.
– Слава! Слава! Слава!
– Слава Великому Био! – великий волхв вновь обернулся к божеству, возле которого недвижно застыли жилистые молодые жрецы с лицами, как у древних каменных изваяний.
– Слава! Слава! Слава!
Так покричали минут пять, после чего Владислав возвестил о начале поминального пира. Столы были накрыты в кремле, у башен, туда и следовало сейчас возвращаться и поминать погибших, что же касается собственно похорон – то этими всегда занимались только особо посвященные жрецы. Так уж было заведено – традиция.
Такими же колоннами, только уже куда менее стройными, процессия потянулась обратно к башням. Кто-то уже шел парами, кто-то толкался, шутил – жизнь есть жизнь. Павшим отдали долг, и теперь нужно было хорошенько помянуть их кутьей и брагой.
– Да, жаль парней, – нагнал Ратибора Сгон. – Впрочем, они не зря погибли.
Рат согласно кивнул:
– Да, не зря…
– Кстати, у меня тут, в ельнике, кое-что припрятано… – оглянувшись, неожиданно промолвил десятник. – Хочешь, покажу?
Сказал – и улыбнулся – вполне дружелюбно, открыто:
– Пожалуй, ты, друг Ратибор, единственный, перед кем я могу похвастаться. А на поминки успеем – тут рядом совсем.
Пожав плечами, Рат согласился, все же любопытство взяло – что там такое у Сгона? Чем это он решил прихвастнуть? И почему – не перед всеми? Хотя это-то как раз понятно – после вчерашнего распивания бражки на болоте они теперь с Ратибором вроде как в друзьях. Вместе пили, вместе чесали языки, перемывая косточки башенному начальству… и даже самому божеству! Это Сгон-то! Что ж, теперь – повязаны…
– Ну и что там у тебя?
– Увидишь! Сюда сворачивай.
На повороте оба юркнули в ельник незаметно для всех остальных – да никто и не смотрел, кому надо-то?
Петляя меж деревьями, Сгон, а следом за ним, и Ратибор, прошли шагов с полсотни, покуда не оказались на небольшом пригорке, густо поросшем осинами и раскидистыми желтовато-зелеными липами, под корнями которых шуршала густо наваленная листва. Нагнувшись к куче, десятник вытащил из нее какой-то странный предмет в виде двух черных, соединенных между собой трубок, с обеих сторон которых поблескивало стекло.
– Это особые трубки, – с гордостью заявил Сгон. – Зрительные! Много чего можно увидеть… Полезли, вон, на липу – глянем, что там поделывают жрецы.
Рат охотно согласился – и в самом деле, любопытно стало.
В один миг парни забрались на дерево, с относительным удобством расположившись меж толстых ветвей. Десятник заглянул в трубки первым, посмотрел, довольно поцокал языком, а уж потом протянул зрительный прибор своему сотоварищу.
Ратибор приложил окуляры к глазам… и отпрянул: показалось, будто он оказался сейчас нос к носу с Великим Био! Треснутое бронестекло, огромные круглые «глаза»-фары, открытая топка на брюхе… в которую все те же жилистые жрецы швыряли тела погибших героев! Швыряли без всякого почтения, словно дрова в ненасытное устье прожорливой печки. Князя и башенных бояр поблизости видно не было, лишь Владислав с группой старых волхвов почтительно стояли поодаль, младшие же жрецы торопливо подтаскивали трупы.
«Бинокль» – вдруг вспомнил Ратибор название зрительных трубок. Именно так – би-нокль, мать упоминала, да.
Сгон нетерпеливо протянул руку:
– Ну, дай уже! Тоже ведь охота взглянуть…
Некрасивое, словно припорошенное рябоватой пылью, лицо десятника скривилось, как от зубной боли.
– Этим еще хорошо, – тихо прошептал он. – Мертвые. А ты помнишь, как Био пожирал живых? Бедолаги словно в печке сгорали, правда, медленно, истекая кровью… Мучились, бедные – брр!!!
Ратибор тоже невольно передернул плечами:
– Да уж! Кровавый у нас бог, прожорливый.
– И не говори, – опуская бинокль, охотно поддержал тему Сгон. – Прожорливый – точно. Мало ему мертвяков да вражин, так еще и самых красивых девушек подавай – одну весной, а другую сейчас, осенью – на той неделе праздник, день урожая, не забыл?
– Да помню.
Отмахнувшись, Рат крепок задумался по поводу прожорливого Великого Био.
Спятившему роботу-убийце, конечно, были приятны устраиваемые в его честь праздники, однако, наверняка, ему было все равно, кем питаться – красавицами или уродинами. Жертвоприношения устраивали жрецы, укрепляя свою власть и влияние этими, как выражалась покойная матушка, «кровавыми шоу». Шоу – это зрелище, а для зрелища, конечно, нужна истинная красавица – невеста бога.
– Кстати, Сгон – на этот раз еще не объявляли невесту?
Десятник покачал головой:
– Нет. Но, думаю, не сегодня-завтра объявят.
Черт бы пробрал этого «Раптора»! Ишь, красавиц ему подавай… Может, и не в жрецах тут дело, вернее – не только в них, наверное, и самому Био было приятно мучить и пожирать юных красавиц, ведь кто знает, от какого уродца ему пересадили мозги? Или вырастили искусственные?
– Как-то еще по весне я случайно увидел, что стало с невестой бога… – Сгон подлил масла в огонь. – Уже после праздничной церемонии, после того, как все ушли. Как и сейчас остались несколько жрецов… несчастную девчонку – из семеновских, красивая такая, голубоглазая, темненькая – несколько раз бросали в топку. Био изрыгал ее, верно, нарочно игрался. Сначала у нее сгорели волосы, затем вытекли глаза… а последний раз – слезла вся кожа… уже не человек был – трепещущий обрубок мяса! Как она кричала, бедняжка, как умоляла убить. Как же ее звали-то? Теперь и не вспомнить, увы.
Рат невольно вздрогнул, во всех омерзительных подробностях представив вместо несчастной семеновской девы – Ясну. Как ее ведут к «Раптору», раздевают… бросают в ненасытное чрево… А потом зеленое пламя – и крик. Долгий-долгий крик ужаса и боли.
– Нынче осенью не семеновские невесты – наши, – спрыгивая с липы, глухо промолвил Сгон. – Пока еще не знаем, кто.
Ратибор прикрыл глаза, моля – только бы не Ясну, только бы не Ясну… Мысль-то, на самом деле, была подленькая – если не Ясну, значит – другую, чью-то дочь, сестру, возлюбленную…
– У тебя ведь скоро день рождения, друг, – улыбнувшись, неожиданно вспомнил десятник. – Так прими же от меня подарочек!
Юноша подумал, что Сгон сейчас подарит ему бинокль – недаром же хвастал. Да ведь и неплохо было бы, бинокль – вещь для проводника очень даже нужная.
Зря надеялся! Бросив по сторонам быстрый настороженный взгляд, новоявленный друг сунул руку за пазуху и вытащил оттуда… черную, матово блестящую штуку. Небольшую, ладони с полторы. И это явно было оружие, но не такое, как пищаль, а куда более сложное, древнее, еще довоенное. Короткий, тускло блестящий ствол, удобная рукоятка с темно-коричневой – со звездочкой – накладкой.
– Ты ж у нас великий стрелок, Ратко! – Сгон ухмыльнулся. – Так вот же тебе – владей. Правда, патрон только один, вот он, в рукоятке…
Из ручки вещицы – называлась она «пистолет» – десятник вытащил еще одну рукоять – полую, с пружиной и блестящим цилиндрическим патроном с круглою пулею. И оружие сие и боеприпасы к нему Ратибор до того видел только в старинной книжке, да и то – уже очень давно.
– Магазин я пока извлек, – продолжал Сгон. – Мушку и целик ты видишь, загнать патрон в ствол очень просто – вставляешь магазин в рукоять и передергиваешь затвор, вот так – видишь?
– Всего один патрон, – разочарованно вздохнув, Рат тут же спохватился. – Ой, спасибо, конечно! Великолепная вещь.
– Патроны можно купить и у маркитантов, – негромко протянул Сгон. – Ты ж проводник – вот и спросишь, да на что-нибудь выменяешь. Хоть на ту же кору березы-мутанта.
– Ну да, выменяю, чего ж…
Ратибор все думал – с чего бы это Сгон стал таким любезным, угощал брагой, набился в друзья, раритет вон какой подарил. Объяснение этому у парня имелось, и вполне правдоподобное – наверняка десятник мечтал выбиться в капитаны, а затем – и стать воеводой. Нужны были верные люди, и эти верные люди должны были быть хорошими воинами. Рат как раз таким и был – хорошим. Хороший стрелок, неплохой мечник, да еще и проводник – а проводник много чего мог бы достать у маркитантов. Так что не зря, ой, не зря Сгон предложил свою дружбу, был в этом некий вполне просчитываемый резон, был.
Утренний густой туман стелился над трясиной качающимся белесым призраком, порожденьем ночи. Старая жрица Кравинда вчера нагадала хороший день – сухой, теплый и солнечный, однако вот, видно, ошиблась, как говорили в старину – и на старуху бывает проруха. А может быть, просто еще было слишком рано, ведь вышли-то еще до восхода солнца, на самой заре, едва только начало светлеть небо.
