не случилось, будь вежлив, и от просьбы своей не отступайся!
На прощание хвостом пушистым махнула и была такова.
Расседлал Елизар коня, привязал к столбу да поднялся на крылечко. Дверь отворил и шапку сняв, шагнул через порог. Как внутри оказался, так сердце у него и упало. Видит Елизар: в доме возле давно небелёной печи старуха стоит. С плеч копна седых волос сыпется, да таких густых, словно грива конская. Нос крючком, голова торчком, глаза во́стрые, как наконечники железных стрел. Руки у старухи длинные, пальцы узловатые, сильные, а когти на них — степной коршун позавидует. Держит старуха в руках помело́; рукоять тёмная, от древности да работы, чёрная, словно сталь блестит, на конце можжевеловым веником топорщится. Смекнул парень, что перед ним не иначе, как сама баба Яга, лесная ведьма! Вон и ступа в углу, вязью неведомых знаков украшенная, а уж трав, грибов да кореньев сушёных без числа по избе числа развешано. И вот диво: лучина на столе в светец воткнута; горит, да не прогорает!
— Мир дому сему, хозяйка. Будь здра́ва! — поклонился Елизар.
— И тебе не хворать, человек прохожий, — глубоким тяжёлым голосом отвечала старуха, — Чего тебе в моей глуши надобно?
— Беда случилась в нашем селе, неведома хворь взятый урожай точит. Ищу я мудрого человека, что в травах и природных болезнях толк знает. Привела меня тропинка сюда. Ты ли тот человек, скажи, бабушка?
— А хоть бы и я, да что с того? До ваших бед мне дела нет, оторви и выброси. Но чую я, будто ты утаил что-то. Тропинка, сказываешь, привела? Она ведь чужих не привечает, темнишь ты, молодец. Сказывай, кто помог? Смотри, коли соврёшь, отведаю я сегодня человеческого мясца. — с теми словами бросила старуха помело, достала нож кривой да железный, точить начала.
— Права ты, хозяюшка. Был у меня помощник, но какой не скажу, не серчай за это. Коли будет его воля, так он сам о себе поведает.
— Ну как знаешь, пытать о том не буду. Довольно и того, что ты сам передо мной. Парень ты как я вижу ладный, не тощий, сварю из тебя студень, на две седмицы хватит. — говорит Яга; а сама нож точит, аж искры летят. В очи при том Елизару смотрит, взгляд не отводит.
Елизара же тем не пронять, он знай гнёт своё:
— На то твоя воля, хозяюшка. А позволь, пока ты нож наточишь, да печь растопишь, я тебя загадками развлеку?
— А что ж? Изволь. Пока суть да дело, займи старуху. Я давно загадок не слушала. Только вряд ли ты, молодец сможешь меня удивить, я почитай на всё отга́д знаю, а чего не ведаю, то домыслю.
— Ну смотри бабушка, ежели хоть одну загадку не разгадаешь, то обещай, что просьбу от нашего села выслушаешь?
— Только-то? И живота не просишь, лишь за порученное дело хлопочешь? Ну быть посему, выслушать дело не хитрое, начинай.
— Слушай же мою первую загадку. Жёлтое, да не золото, горячее, да не солнце, на огне их ткут, пальцами мнут. Что же это?
Задумалась старуха. Нож точить перестала, полный круг по избе обошла. Руки в бока упёрла, взглядом во́стрым Елизара пронзила. Потом усмехнулась и молвила:
— То блины! Горячие, с пылу с жару, золотистые!
— Верно, бабушка! Быстро же ты догадалась. Вторая будет посложнее. Слушай мою вторую загадку. Пышная гора, снаружи румяна, изнутри светла. В недрах по зелёному лугу белые овцы идут, коли есть не хотел, голод тут как тут.
Старуха нож вовсе отложила, в волосах поскребла, и так и эдак прикидывала. Долго думала, дважды избу шагами промеряла, да потом взгляд её на печь упал.
— Так то — пирог с капустой и яйцом!
— И сызнова угадала, бабушка!
— Просты твои загадки, молодец. Ничем меня не удивил. Давай последнюю.
Теперь уж Елизар задумался, чтобы ей такого загадать, чтобы старуха не отгадала? Да как на зло, ничего путного в голову не приходит. И уж отчаявшись, загадал первую попавшуюся, самую лёгкую, которую и дитё знает.
— Вот тебе третья загадка. Было пусто, стало густо, пьешь, как вода, а в животе — еда.
И тут старуха впросак попала. Долго думала, лоб хмурила, в нетерпении всю избу по три раза обошла. Так и не придумала.
— Нет у меня ответа, что загадал-то?
— Так это же кисель, бабушка! Его и готовить то почти не надо, а выпьешь, так словно пое́мши.
— А ведь верно! Сотню лет я киселя не варила, потому и забыла. Да ты хитрец, всё мне какие загадки загадывал: я уж тебя есть передумала, захотелось мне блинов с киселём да пирогами! Вот сейчас тесто и поставлю. Твоё счастье, считай заново родился!
— А как же просьбу выслушать?
— Помню о том, мил-человек, сказывай.
И Елизар подробно поведал ей о своей беде, лубок с зёрнами порченными показал. Стало старухе любопытно; и так и эдак зерна в руках крутила, на свет смотрела, крючковатым носом нюхала. Взяла Яга с полки пустую крынку, намешала туда сушёных трав, зелёной водицы плеснула, а напосле́д порченные зерна высыпала. Посмотрела на поднимающийся дымок, языком поцокала.
— Вот что, молодец. Заинтересовал ты меня своей печалью. И природу ваших бед я поняла. Но уговор был только выслушать, помогать же я тебе не буду. Обидели меня люди, давно уж, а прощения для вашего рода все одно — нет. Уходи, живым отпускаю, так уж и быть.
— Не могу я уйти, бабушка, воли отцовской не исполнив. Хотите, браните меня, али ешьте, вот он я весь перед вами. Но прежде помощь окажите, иных надежд у нас нет.
Рассердилась старуха, ухватила помело, да чуть Елизара по голове им не пригубила.
— Поди прочь, пока не передумала! Ведь и вправду съем, кости воронам скормлю, коли за порог тотчас же не выскочишь!
Сделалась старуха будто выше, глаза её почернели, смертью в избе дунуло, сырым могильным запахом повеяло. Но не отступился Елизар, накрепко помнил завет лисы. Лишь склонил голову покорно, да сказал мягко:
— Будь на то моя воля, не посмел бы тебе
