времени”. Тот подошел и рыкнул: “Где дед?”.
“Тут я” — он как раз подходил с другой стороны.
“Значит так, делайте что хотите, только преступление ваше я покрывать не стану, и если местные захотят поквитаться, способствую лишь передачи дела в официальные органы. Понятно?” — отчеканил он. Я поразился такой перемене, но расслабляться не спешил.
“ Что нашли?” — сухо поинтересовался дед.
“ Пропавшего. Вернее то, что осталось. Зверь бы не сотворил такого, хочется верить, что человек тоже. Если есть хоть одна маленькая вероятность, что ваши суеверные пляски прекратят это, то делайте”.
Я хотел бы уже влезть с замечанием, что дескать танцы мы не танцуем, но взглянул на деда и как-то сам собой прикусил язык. Старый ведун только мотнул головой и повел на другой конец кладбища.
“От тут копай”, — указал он.
“Настасья Ковалева,” — прочитал я выцветшую табличку на ветхом деревянном кресте.
“Она стала русалкой, нам нет нужды ее тревожить. Рядом”, — он махнул на заросший холм, который и могилой то было не назвать. Принялся за дело с тяжелым сердцем.
“А кто это?” — спросил капитан. Тот почему-то последовал за нами.
“Лесничий. Дочь единственная его хворала сильно, а он связался с бандой, чтоб денег на лечение заработать. Была тут такая, да. Водил их тайными тропами по лесу, потому изловить долго не могли. Да вот только не помогло. Как дочь померла так и банду взяли, а лесничий застрелился при попытке побега. Прибрало его лихо.”
“ Опять оно? — вклинился военный. — “Откуда знаете?”
“ Знаю. На моем веку было”.
“ А почему бы его просто не прикончить? Застрелить?”
“ Нельзя убить то, что и не живо вовсе!” — хохотнул ведун.
Весенняя влажная земля лежала пластом и поддавалась с большим трудом. Дед часто останавливался и тер руки. Капитан смотрел на нас сверху и смолил одну за одной. Наконец мы дошли до дна. Даже вспоминать не хочу то, что открылось. Меня жутко мутило, я радовался тому, что ничего не ел с вечера. А впереди были еще две могилы. В одной лежал запойный пьяница, а в другой, обложенной камнями, дворянин, что повесился от неразделенной любви. Мы погрузили их останки на телегу и укрыли мешковиной.
“Когда вы собираетесь совершить это…действо?” — поинтересовался капитан.
“На закате” — коротко ответил ведун.
Мы в молчании дошли до деревни и разошлись в разные стороны.
Провозились в Карасевке добрые полдня, от долгого копания немели руки и спина. После обеда махнули по сто грамм настойки от знакомой травницы и пошли на улицу. Стало легче. Дед сказал:
“Вот что Боря, слушай внимательно. Места тут, сам знаешь, не простые. Нашему брату всегда дело найдется. Только вот времена наступили такие, что черт его знает, что будет завтра.”
“И что делать-то?” — нетерпеливо встрял я.
“Не перебивай! Так вот, брешь нужно стянуть и запереть. Есть у меня мысли как это сделать, но насколько оно надежно будет держаться, сказать не могу. Придется тебе и всем следующим присматривать за печатью. Ибо коль сорвется она, разгневанная нечисть пачками полезет в свои угодья.”
“А что делать, если она будет сломана?”
“Повторить ритуал. Я записал, там на столе найдешь. Только смотри внимательно и все запоминай. Уяснил?”
“Уяснил”, — ответил я тогда, хотя мало что понял.
Дед взял лопату и откопал землю вокруг сложенных дров. После подкатил тачку, выложил останки наверх и быстро поджег. Пока оно занималось, ведун трижды обошел костер под нос приговаривая заговор.
“Души в сумраке, идите на зов, вернитесь к своей плоти.”
Он закончил говорить и пламя взвилось выше крыши, а затем также стремительно потухло. Там, где была груда дров, запас на несколько месяцев, осталась гора черного пепла и три абсолютно белых черепа. Я долго учился, но такой сильной ворожбы никогда раньше не видел.
Ведун взял лопату и пересыпал весь пепел в тачку. Мне велел ничего не трогать. Сверху все также уложил головы и укрыл. Закат близился и мы двинулись в лес. Дед вел окольными тропами и постоянно спрашивал запомнил ли я путь.
Шли недолго, прорвавшись через сухие кусты, вышли на небольшую круглую полянку, окруженную елями.
“А почему здесь? Близко к дороге ведь. А коль кто из деревни забредет, когда по грибы пойдет?” — спросил я.
“Не забредет. Печать будет глаза отводить и сама себя скрывать. Только подновлять ее придется, подпитывать силой, каждые лет двадцать, может больше или меньше. Вот что, Борька, место это бросать нельзя ни в коем разе, следить за ним потребно. Ворожба темная здесь случиться, а тьме, сам знаешь, доверять нельзя.” — ответил дед, потом отогнал меня на край, к ели и сам стал пеплом из тачки засыпать поляну.
Как он закончил — уже стемнело. Ведун расставил черепа в центре поляны треугольником. И снова заговорил со мной.
“То, что будет здесь твориться, ты не увидишь. Ты же помнишь, что сила к тебе только после моей смерти перейдет, да и то не за раз?”
“Помню,” — пожал плечами я.
“Все помнишь?” — хитро сощурился дед.
Я кивнул.
“Добре. Тогда очерти себе круг по-за елками. Да смотри, чтоб тут не происходило, за линию не выходи! Уяснил?”
Я снова кивнул: “Обещаю”.
“Все иди” — приказал он.
Я сошел с поляны, выбрал себе место, чтоб просвет был пошире для обзора, очертил палкой круг, и принялся наблюдать, выхватывать обрывки действий колдуна у темноты.
Ведун встал промеж черепов, вознес руки к небу, затем выхватил из-за пояса нож и располосовал обе руки. Я вглядывался в темный силуэт, но не мог понять, что там происходит, мне казалось, что дед с кем-то разговаривает. С кем-то с той стороны.
Я отвлекся на размышления о потустороннем диспетчере, и пропустил момент, когда деда вздернуло за руки и ноги, словно тряпичную куклу. Он издал сдавленный хрип и застонал. Я тут же вскочил и хотел было бросится к нему,
