– Умрём, а не встанем!
Потёмкин кусал себе губы, покуда не подошёл с краю к главному из козаков и не прошептал что-то матерное ему на ухо. Все робко встали с колен. Тут осмелился и кузнец поднять голову.
Перед ними стояла небольшого росту (не чета нашим малоросским бабам!) женщина, несколько даже дородная, в белом парчовом платье, напудренная, с голубыми глазами, пышной причёской и величественно улыбающимся видом. Тем самым, который так умел покорять себе и мог принадлежать лишь одной царствующей особе.
– Сфетлейший князь Потёмкин обещал нынче же познакомить меня с моим народом, коего я до сих пор не фидела, – с едва уловимым немецким акцентом произнесла государыня. – Хорошо же фас здесь содержат?
– Та спасибо, мамо! Провиант дают хороший, хотя бараны местные зовсим не того размеру, шо у нас на Запорожье, – вежливо поклонились козаки. – Та почему ж не жить как-нибудь?
Лицо Потёмкина всё поморщилось, словно они говорили совсем не то, чему он учил.
– Помилуй, мамо! – вдруг решился один из козаков, бросаясь с поклоном вперёд. – Мамо, зачем же губишь верный народ твой? Разве держали мы когда руку поганого татарина? Разве соглашались на что-либо с турчином? Разве изменяем тебе словом, делом али помышлением?
Светлейший меж тем чистил небольшой щёточкой свои бриллианты, коими были унизаны его руки, и в разговор не вмешивался. Всё уже и так пошло наперекосяк…
– После же слышали, что ты желаешь нас поворотить в карабинеры? Чем же виновато Запорожское войско? Разве ж не мы перевели армию твою через Перекоп и помогали генералам твоим порубать крымцев, что служили султану турецкому? Шо творишь, мамо?!
Мало что поняв, Екатерина тем не менее милостиво кивнула головой и спросила:
– Так чего же хотите фы?
Запорожцы многозначительно подмигнули друг другу.
– Теперь пора, царица спрашивает, чего хотите? – пользуясь паузой, быстро шепнул маленький Байстрюк из кармана кузнеца.
Вакула отважно шагнул шаг вперёд, упал на колени и возопил:
– Ваше царское величие, не прикажите казнить, прикажите миловать! Из чего, не во гнев будь сказано вашей милости, сделаны черевички, шо на ножках ваших? Думаю так, шо ни один мастер на всей Украине не смог бы такое сделать! Боже ж ты мой, что, ежели б волею вашей и моя жинка надела такие черевички!
…Повисло долгое и страшное молчание. Потёмкин уж поднял было руку для требования сей же момент арестовать наглеца, когда государыня вдруг рассмеялась. Придворные за ней послушно рассмеялись тоже. Запорожцы, старательно хохоча, начали толкать под руку кузнеца, думая, не сошёл ли он с ума. В принципе, да, сошёл, но по делу!
– Фстань, – сказала ласково государыня Екатерина. – Прафо, мне нрафится такое искреннее прямодушие. Если тебе хочется иметь такие башмачки, то это нетрудно сделать. Эй, принесите сей же час самые дорогие мои туфельки с золотом! – Императрица повернулась к скромному господину в сером камзоле. – Фот фам пример, достойный пера фашего!
– Что вы, ваше величество, – скромно ответил сей придворный стихотворец, чьё имя знаково для любого читателя литературы русской. – Сюда нужно, по крайней мере, Лафонтена!
– По чести скажу фам, я до сих пор без ума от фашего «Бригадира»! До чего же фы удивительно хорошо читаете! Однако же… – продолжила государыня Екатерина, обращаясь снова к притихшим запорожцам. – Я слышала, будто бы у фас на Сечи никогда не женятся?
– Як же то можно, мамо! – ответил тот самый запорожец, что пытался говорить с кузнецом «по-русски». – Ведь чоловику, сама розумиешь, нельзя без жинки.
– Как это? – якобы удивилась Екатерина, усмехаясь тонкой и дивной улыбкой своей.
– То от так! – продолжили хитрые козаки, специально упрощая речь свою до намеренно простонародной. – Мы ж не чернецы, не монахи, а люди грешные. Падки, как и всё честное христианство, до скоромного. Есть у нас немало козаков, шо имеют жён, от тока не живут с ними на Сечи. Есть же таки, кто имеет жён во Туретчине, в Украине, в Польше, в России. Разве то грех?
– Мм, однако же широкая география у ваших фкусов, – только и успела пробормотать светлая государыня, когда вдруг кузнецу принесли башмаки.
– То черевички?
– Вообще-то скорее туфли, – прокомментировал Николя, стоящий за спиной друга. – И, ей-богу, это лучшие женские туфельки на высоком каблуке, какие я только видел на дивных девичьих ножках на губернских балах при Нежинской гимназии. Комментируй уже, дубина!
– Ваше государственное величество, – опомнился сражённый Вакула, – что ж, ежели такой красоты черевички на ногах ваших, так яки же должны быть сами ножки? По моему скромному розумению, не иначе как из чистого сахару!
Государыня Екатерина, которая и вправду имела самые стройные и прелестные ножки, не могла не оценить подобный комплимент из уст простодушного кузнеца.
Видя её ободрительную улыбку, заулыбалась и вся свита, даже Потёмкин нашёл, что положение спасено и козачий народ вполне пришёлся ко двору.
– Так шо ж, ваше императорское величество, – заботливо убирая туфли за пазуху, разлакомился продолжать любопытный сын вдовы Солохи, – а коли по чести спросить, не во гнев будь вам сказано, правда или брешуть, шо цари едят один только мёд да сало? А ещё хотелось бы…
Николя сгрёб приятеля за шиворот, силком утаскивая его подальше от Екатерины Великой за широкие спины запорожцев. Те уже ловко перевели разговор на свои сечевые обычаи, и молодые люди шёпотом обратились к чертям, сидящим тихонько у них в карманах:
– Выносите нас отсюда, бисовы дети!
В единый миг дворец пропал, Вакула и Николя оказались за тем же шлагбаумом, а в вечернем воздухе уже веяло прохладой.
– До хаты, до дому? – предложил кузнец.
Николя, зевая, кивнул.
Обратная дорога показалась им втрое, а то и вчетверо короче.
«Каким же чудесным промышлением Божьим, – в полусне размышлял утомлённый гимназист, представляя себе тайные записи свои, – попали мы в прошлое, видели саму великую царицу и благороднейшего князя, положившего к ногам её весь Крым с Малороссией, выход в Чёрное море, земли Тавриды, Феодосии, Фанагории и Тамани, сломавшего хребет самому владычеству турецкому на окраине Российской империи! Возможно ли сие? Не снится ли нам оно? А ежели всё случившееся с нами правда, то сколь же могущественны силы бесовские, способные сотворить такое, и сколь же выше их простой христианский крест…»
…Беда пришла, откуда не ждали, со стороны Киева, в лице летящей на живой свинье голой ведьмы в одном девичьем венке.
– О, дивись, це хто? Так то ж пан Байстрюк! – звонко прокричала она, ещё издали размахивая руками. – А що це на вас за важный вельможа едет?
– Лети своею дорогой, Наталка, – огрызнулся запорожский чёрт. – Не бачишь, заняты мы!
– Та вы ж, поди, тоже к Диканьке спешите? Ох, чую, знатно повеселимся этой ночью! Уж будут пляски та шалости, балы та забавы, горилка та закуска!
– А что ж такое намечается, красавица? – не сдержался молодой гимназист, поправляя на макушке козачью шапку с синим хвостом.
– Так вы шо ж, не знаете? Оксанку Чубову заманили в западню, – радостно рассмеялась ведьма, голыми пятками лихо пришпоривая свинью, как татарская наездница резвого скакуна. – Вот вже удивится тот кузнец, шо малюет знатно! Отольются ему все пакости, что строил нам на неделе! Догоняй, Байстрюк, а то и глотка христианской крови не достанется-а…
– Стоять! – Вакула так дёрнул нечистого за ворот, что тот едва не встал на дыбы. – Може, я шо не так розумию, но вроде та подлюка голозадая про мою невесту гуторила?
– И очень похоже, что она в беде, – лирично подтвердил Николя, пиная своего обессиленного чёрта. – А ну в галоп, марш, марш!
– От козаки, – тяжело вздохнул Байстрюк и обменялся с товарищем по несчастью сочувствующим взглядом. – Мало того шо на шею сели, так они ще и ножки свесили?! А вот буде з вас. Геть отселя!
В то же мгновение страшная сила сорвала героев наших, закрутила в воздухе и, когда они уже мысленно примирились с неизбежностью смертной погибели, бросила головами вниз в скирду сена, стоящую у маленькой кузницы.
– Ох ты… тьфу, спасибо тебе, царица небесная, – начал было Вакула, широко крестясь и отплёвываясь соломинками, а друг его уже бежал в кузницу. – Паныч, да шо вы за человек такой?! Нет шоб хоть помолиться в честь чудесного избавления…
– Помолись за нас двоих. – Николя вышел из кузницы с мотком толстой цепи на плече, тяжёлым молотом в одной руке и простой крестьянской косой в другой. – Как закончишь с молитвами, присоединяйся ко мне.
– А вы куда?
– Спасать твою невесту.
– Оксана-а! – вскричал опомнившийся кузнец, мигом вставая с колен и подхватывая молот на плечо. – Я з вами! А тока где ж нам тот шабаш шукать? Спросить бы хоть у кого.
