ночь, свет луны и звёзд, шум листьев над головой. Диня уже сидел за столом, не спеша доставая из неизменной холщовой сумки очередную глиняную бутыль. Наша так называемая Афродита, по-турецки скрестив ноги, без малейшей суеты поправляла растрепавшуюся причёску. И лишь специалист по скульптуре и древним металлам деликатно спросил, могу ли я слезть с его головы.
– Ой! Да, разумеется, извини… даже не заметил, как…
– Ерунда, мой благородный друг! Главное, что мы вернулись с победой, – просто улыбнулся он.
Честное слово, человека подобного бесстрашия и одновременно абсолютной, безоговорочной любви к друзьям я ещё не встречал никогда в жизни. Великан Земнов не думал о себе, презирал собственные раны и хоть порой зацикливался на своих проблемах, но, казалось, мог не задумываясь положить руку на плаху за проступок любого из нас. На тот момент я даже предполагать не мог, насколько был близок к истине…
Мы высыпали возвращённое золото скифов прямо на каменный стол у фонтана, и при свете звёзд оно играло мягкими лимонными переливами. Я сощурился.
Мне никак не верилось, что у нас всё получилось, но пентакли, браслеты, серьги и характерная зооморфная тематика ювелирных украшений: олени, запрокидывающие рога; кобылицы с жеребятами; быки и овцы; орлы, распахнувшие крылья; вздыбленные кони под бородатыми всадниками; даже грифоны и драконы – спутать это ни с чем другим было просто невозможно.
Видимо, меня начал отпускать наркотический амстердамский воздух, свежим севастопольским ветром дышалось значительно легче. Я обернулся к остальным – если мы действительно, невзирая на весь зашквар, смогли вернуть Крыму его достояние, то как конкретно оно произошло, уже неважно. Per fas et nefas [18], и сейчас я считаю это правильным! Заодно будет повод отправить близняшкам новые рисунки…
– А можно мне кое-что примерить? – вдруг спросила Гребнева.
– Во-о, – Диня, ни у кого не спрашивая разрешения, напялил поверх чёрной футболки большой золотой пентакль. – Зацени, бро, я скифский вождь Будакен Золотые Удила!
– Удила с буквы «м», – осадила его наша Афродита, – снимай сейчас же, это женское украшение!
– Вообще-то нет. Пентакли могли носить как вожди, так и их жёны и матери. Всё зависело от благосостояния.
– Александр, я думала, что хоть вы на моей стороне…
– А вот это уже чисто женские вещицы, – в ответ я протянул ей тяжёлые, сложно кованые серьги с крупными, но необработанными драгоценными камнями. – У причерноморских скифов были рабы, владеющие искусством обработки благородного металла. Есть легенды о том, что самые достойные могли даже жениться на местных девушках. Таких мужчин не брали в походы, ибо в селениях они приносили больше пользы, чем на войне. А скифы умели не только воевать, но и слыли честными торговцами.
Герман склонился над столом, подумал и выбрал небольшую золотую вещицу, где был стилизованно изображён тигр или барс, терзающий лошадь. Его взор затуманился.
– Я видел нечто похожее на груди моей знакомой женщины. Мы прожили с ней несколько лет, это было очень давно.
– Это та царственная фифа, с которой вы вечно цапались как кошка с собакой? У неё ещё была какая-то лошадиная фамилия…
Земнов поднял было руку для карающего подзатыльника, но передумал. Он лишь грустно улыбнулся нашему знатоку древних языков и вернул украшение на стол. Денисыч тут же поспешил извиниться в своей привычной манере, то есть достал из сумки очередную амфору. Чаши также появились как по волшебству, ровно четыре.
– Зема, сотоварищи, братцы и сестрицы, если когда вас обидел, простите меня, дурака! Сегодня мы все вместе такое провернули, таких фриков уделали, я с вас горжусь, чес-с слово!
– Принято, – мы разобрали чаши с густым красным мускатом, откликаясь на тост бородатого полиглота, как на искренний крик души.
Кажется, я начинал привыкать к некоторому (иногда даже чрезмерному) количеству вина в день. Но меня ведь заранее предупреждали, это Крым, это Херсонес, а непьющий музейный работник всегда вызывает слишком большие подозрения: уж не сволочь ли он? Наверняка примерно так и говорил Антон Павлович Чехов, поскольку подобная мысль могла взбрести в голову великого писателя исключительно на крымском побережье…
Разошлись за полночь. Всё золото было решено сдать на сохранение могучему специалисту по мраморным скульптурам, меди и бронзе. Лучшего хранителя и придумать было невозможно: он же над ним всю ночь спать не будет, хотя при мне написал сообщение Феоктисту Эдуардовичу, оповестив его о том, что задание выполнено успешно. Шеф, конечно, не ответил – ночь, но поскольку просыпается он с первыми лучами, то наверняка заявится сразу, как прочтёт. Хоть в пять утра!
Я пофоткал на свой смартфон Светлану в скифском золоте, обещал переслать ей на почту или закинуть в «облако». Она мягко улыбнулась, сняла серьги и ожерелье, а потом сказала, что никаких связей по социальным сетям категорически не поддерживает.
Во-первых, ценит своё личное пространство, во-вторых, как натура увлекающаяся может увязнуть в спорах с форумными знатоками: «А вы в курсе, почему на греческих вазах у героев маленькая пипирка, а у варваров большая?»
Так вот уж она-то как раз отлично знает, что её тупо разводят на дебильный спор, потому что она женщина, а значит, априори ни в чём разбираться не может. Поэтому вечно страдала от невозможности доказать идиоту, что он идиот, даже если этот идиот категорически уверен в обратном. И в-третьих, не хочет, чтобы её нашли всякие знакомые, одноклассники или однокурсники…
– Бро, она боится, шта сама нач-н-нёт искать своих бывших мужик-ков… ик!
Что ж, мне пришлось пообещать непременно нарисовать одно из этих фото и подарить ей. Гребнева довольно щёлкнула болтливого сотрудника по носу, беззлобно обозвала его «завистником» и ушла к себе, качая бёдрами, словно греческая триера.
Герман, как и говорилось выше, собрал всё золото в обычное пластиковое ведро, пожелал нам спокойной ночи и отправился к себе. Денисыч предпочёл остаться у фонтана в гордом одиночестве, потому что меня уже тоже кренило набок. А вот когда я добрался до своей комнаты и лёг, то, резко провалившись в сон, почти в то же мгновенье вдруг поймал себя на том, что вроде бы и не сплю.
Ну как, то есть сплю, конечно, но сон мой настолько материален, что его можно было потрогать, вдохнуть, войти и выйти. Не знаю, как ещё объяснить понятнее, поэтому перейду к сути: в моей комнате, на моём табурете, направив на меня свет моей же настольной лампы, сидел странный человек.
Да, именно человек, и нет, именно что очень странный. Совершенно обнажённый и словно бы слитый из двух равноценных половин – мужской и женской. Разделение было слишком откровенным и шло
