Наконец, молитва закончилась, и священник удалился в свой чум. Выйдя обратно, с трудом выволок деревянную кадку, полную вина. По толпе ушкуйников пронёсся страдальческий вздох.
– Верую, Господи, – опять запел отец Иван, выпрямляясь, – и исповедую, что Ты истинно Христос, Сын Бога живого, пришедший в мир спасти грешников, из которых я первый. Верую также, что именно сие есть пречистое Тело Твое, и именно сия есть честная Кровь Твоя…
С телом Христовым он погорячился – не было на стругах хлеба, чтобы выдать его за облатку, но это не смущало отца Ивана. Он видел главное: причащаясь крови Христовой, люди разжигали в себе угасающий огонь истинной веры, развеивали смрад языческих волхвований, готовых затопить нестойкий разум тёмного люда. За это Господь должен был простить ему отступления от обряда. Закончив молитву, батюшка обратил взор на Ядрея.
– Приблизься, воевода.
Тот подступил. Отец Иван зачерпнул из ведра маленькой ложечкой и поднёс её к губам Ядрея. Воевода, перекрестясь, отпил, поцеловал нательный поповский крест и встал за спиной священника. Затем начали подходить остальные ратники.
В жилище к верховному югорскому хонтую Унху явились на совет племенные вожди и старейшины родов. Унху закатил пир, роздал гостям по серебряному блюду и по упряжке молодых и резвых лосей. Вожди пили и веселились, громко славя щедрость кана. Все понимали, что владыка пригласил их неспроста, и это знание распирало их гордостью, придавая важности в собственных глазах. Унху не разубеждал их, напротив, старался воздать каждому честь и, всячески проявляя отеческую заботу, внимательно следил, чтобы гости не имели оснований обижаться на небрежение. Ему очень важна была их поддержка. По сведениям, доставленным ему с той стороны Урала, злобные новгородцы не смирились с утратой югорских владений, и не позднее чем к началу зимы должны были нагрянуть снова. Большой отряд уже шёл по Выми. Надо было думать, как защититься от назойливых славян.
И вот, когда вожди утомились забавами с наложницами и протрезвели от браги и сара, хонтуй открыл совет.
– Все вы знаете, что происходит, – промолвил он. – Русь вновь идёт на нас. Теперь она собрала большую силу и не будет так беспечна, как раньше. Нам не застать её врасплох – славяне готовы к бою и обзавелись проводником, знающим наши тропы. Если мы хотим оборонить свои дома и святилища, своих жён и детей, надо держаться сообща. Не думайте отсидеться в чащах и буреломах – русь пожжёт ваши дома и угонит стада, она разорит ваши храмы и надругается над богами. Она не успокоится, пока не заставит вас отдать ей всё, что у вас есть, и будет приходить снова и снова, пока не отнимет последнее. И когда нам не останется чем одарять богов, творцы перестанут помогать своим детям, и русь навяжет нашей земле своего бога. Так будет, если ныне новгородцы не получат отпора. Вот почему я созвал вас.
Хонтуи закряхтели, тяжко вздыхая, заёрзали, кто-то поспешно уткнулся в чашу с отваром. Кан недовольно оглядел всех.
– Что же скажете вы мне в ответ, братья? Готовы ли вы вместе со мною встретить врага лицом к лицу?
Все взоры обратились на старейшего из них – лысого и обрюзгшего Олоко. Тот молитвенно закатил глаза.
– Если в воле богов лишить нас свободы, можем ли мы спорить с ними? А если бессмертные хотят защитить нас, русь обречена на поражение.
– Как же узнать нам, чего хотят боги? – нетерпеливо спросил Унху.
– Надо спросить пама.
Все облегчённо зашевелились, закивали в ответ.
– И верно, спросим пама. Он-то должен знать волю богов.
– Что ж, если таково ваше решение, спросим пама, – согласился кан. – Но прежде хочу взять с вас клятву: обещайте мне исполнить волю бессмертных, какой бы она ни была.
Хонтуи удивлённо переглянулись.
– Разве мы можем нарушить желание богов? – воскликнул молодой и вспыльчивый Аптя.
– Поклянитесь идти той тропой, что укажут бессмертные, – упрямо повторил Унху. – Поклянитесь душами своих предков.
– К чему это? – упёрся Аптя. – Если мы откажемся исполнять волю богов, они и так покарают нас.
– Тогда что тебя смущает, Аптя?
– Ты хочешь слишком многого, кан. Я не буду клясться.
– А ты слишком упрям, Аптя. И упрямство твоё может боком выйти всем нам.
– Я – хонтуй и сын хонтуя, и не позволю унижать себя, – надменно ответил Аптя.
– Разве моё желание унизительно для тебя?
– Да.
– Чем же?
– Ты как будто не доверяешь нам. Думаешь, будто мы хотим переметнуться к руси. Но разве шесть лет назад, когда ты бросил клич избивать новгородцев, кто-то из нас отверг твой призыв? Мы встали как один и отомстили чужакам за насилие. Отчего же сейчас ты требуешь от нас клятвы? Неужто сомневаешься в чём-то?
– Человек непостоянен, и лишь боги связывают его обязательством.
– В таком случае я принесу тебе клятву. Но только после обряда. А сейчас прошу не гневаться, я покину твой дом. Благодарю за угощение.
Аптя поднялся и вышел вон, скрипнув дверью. Слышно было, как он с грохотом сбежал по ступенькам.
Унху обвёл глазами оставшихся.
– Аптя проявил неуважение ко мне и к моему дому. Боги покарают его за это. – Он поднялся, и все поднялись вслед за ним. – Говорить с бессмертными будем сегодня на закате.
Вожди гуськом вышли из дома. Унху, проводив их взглядом, понуро опустился на лавку, потёр лоб. Потом зачерпнул ковшом браги из деревянной кадки и сделал большой глоток. Отставив ковш, он поднялся, набросил на себя кумыш и зачерпнул из берестяного ларца горсть серебряных монет. Ссыпал монеты в мешочек у пояса и вышел на крыльцо.
За высоким остроконечным тыном сплетались изломанные ветви сосен. Холодное солнце заливало слабым сиянием мшистые стволы. За соснами дрожала клубящаяся серая пелена, кружилось несколько птиц. Внутри ограды среди амбаров и скотников бродили лохматые слуги в истрёпанных грязных малицах, таскавшие воду в жбанах; из кузницы доносились звонкие удары молота, в хлеву взрыкивали олени. У закрытых на засов ворот скучали два копейщика в костяных доспехах и остроконечных шлемах с наносниками. На поясе у обоих висело по топорику.
Подмораживало. Унху набросил на голову колпак, сбежал по ступенькам, крикнул воям:
– Отворяй!
Те задвигались, отставили в сторону копья, вытащили большую деревянную щеколду и распахнули тяжёлые створы. Кан вышел в город.
Перед ним распростёрлась площадь, заставленная по окружности деревянными идолами. На площади шёл торг: шумели зазывалы, бегали туда-сюда невольники с мешками на спинах, громыхали сани, бренчали товаром оружейники и гончары, ругались друг с другом покупатели моржового зуба. Унху с трудом протискивался сквозь это скопище, вынужденный то и дело огибать оленьи упряжки и отбиваться от назойливых продавцов. Наконец, вырвавшись из столпотворения, он нырнул в длинную улицу, стиснутую с двух сторон продолговатыми, наполовину вкопанными в землю бревенчатыми домами с большими узорчатыми стропилами. Посреди улицы росли сосны и ели, украшенные разноцветными ленточками, на перекрёстках возвышались громадные многорукие истуканы. Над домами, окружённые изгородями, торчали на столбах амбары. По улице бродили собаки, у крылец на завалинках сидели мужики: строгали поленья, тачали одежду, подправляли нарты, курили сар. Завидев кана, улыбались, почтительно кивали.
– К паму идёт, – шептали друг другу югорцы.
Все знали: раз Унху выходит со двора пешком и без ратников, значит, направляется к паму. В дни испытаний такое случалось нередко.
Унху был погружён в мрачные думы. Его тревожила мысль, не успели ли другие вожди, предугадав его намерение, выставить охранение вокруг дома шамана. Думать об этом не хотелось, но если такое случилось, кан готов был даже расстаться с серебром, лишь бы заручиться поддержкой хонтуев. Он не мог проиграть, не мог вновь попасть под новгородское ярмо. Это было слишком унизительно.
Свернув вправо, Унху немного поплутал в проходах меж домами и вышел к жилищу шамана. Оно находилось возле самого тына, отделённое от прочих строений широкой площадкой, на которой обычно толпились просители. Сегодня тоже там маялось несколько человек, у ног которых стояли корзины с подарками. Один из них держал под уздцы жеребёнка. Бесцеремонно растолкав народ, кан подошёл к низкой двери, громко постучал.
– Я к тебе, Кулькатли! Примешь меня?
Подданные молча взирали на него. Некоторые из них ожидали своей очереди со вчерашнего дня, но разве можно спорить с правителем?
Дверь слегка приотворилась, изнутри показался большой орлиный нос старика.
– Зачем ты пришёл, Унху?
– Мне надо поговорить с тобой.
– Я занят сейчас.
– Я не могу ждать, – отрезал вождь.
Пам обречённо вздохнул, бормоча: «Ай-яй-яй…», закрыл на мгновение дверь, затем вновь открыл её, выталкивая какого-то человека с корзиной, прижатой к животу.
