Невозможно выразить мою благодарность за сообщение о том, что «Борьба со смертью» издается на русском языке и что «Охотники за микробами» также заинтересовали советского читателя.
Уже давно, с того времени как я кончил «Борьбу со смертью», в моих книгах появился, как сказали бы у вас, сильный «левый уклон». В «Борьбе со смертью» вы можете видеть нетерпение, с которым я наблюдаю неумение медицинских сил моей страны использовать все возможности науки для предохранения людей от болезней и для их лечения. Но в те дни, когда я писал эту книгу, мое невежество было так глубоко (глубже, чем сейчас, когда оно еще безгранично), что я думал, будто в умственной косности врачей лежит причина смерти. Теперь я знаю, что это лишь частично так и что для страдания, несчастья и смерти есть более важная причина, чем микробы, расстройства секреции или пороки конституции. Я знаю, что господствующая причина смерти - бедность. Я вижу, что наука никогда не сможет победить при безусловно вырождающемся, но все еще жестоком и могущественном экономическом строе, от которого страдает Америка и большая часть земного шара.
Уяснив это себе, я связал изучение социального и экономического строя с изучением истории медицины. От этого моя работа стала более современной, и это отразилось в моей книге, которая скоро выйдет в свет под заглавием «К чему сохранять им жизнь?» Это, по-просту говоря, открытая атака на наш экономический строй, в котором господствует доллар. И она нападает на наиболее уязвимое место нашего строя. Она критикует его не потому, что не каждый владеет «Фордом» и ванной комнатой, - она попросту указывает, что при нашей системе, у людей нет надежды на жизнь или на избавление от страданий, которое могла бы дать наука, если бы наука была для всего человечества, для масс, а не для избранных.
В этой книге нет слов «капитализм», «коммунизм», даже «социализм». Для многих «средних американцев» эти слова являются еще страшным пугалом. Вы можете развить перед «средним американцем» соображения коммунистические по своей сущности, не употребив этих слов, и он серьезно выслушает вас и в семи случаях из десяти с вами согласится. У «среднего американца» против этих выражений выработалось нечто вроде условного рефлекса (по Павлову). Но, поверьте мне, в сотнях случаев на тысячу он уже освобождается от своей старой веры и преданности системе барыша, которая все еще правит нами. Идет уже глубокое брожение. И странно, что наши так называемые интеллигенты-писатели, пишущие для масс, еще себе этого не уяснили. И видя, как американец пугается и «закусывает удила» при слове «коммунизм», они решают, что он неисправимый, толстокожий капиталист. Это не так. Много сотен тысяч, даже миллионы, уже потеряли веру в старый экономический порядок вещей.
Вам, может быть будет интересно, что мой герой, человек, который, по-моему, сделал больше всех живущих для науки, - это Павлов. Если бы его учение о высшей мозговой деятельности было использовано так, как оно могло бы быть использовано уже в наши дни,-это открыло бы для человечества огромные возможности.
Я желаю успеха изданию моей не очень достойной книги «Борьба со смертью». Я говорю «не очень достойной» потому, что в ней нет еще правильной оценки того, чем должна быть наука для всего человечества. Нет зрелости. Но я надеюсь, что в последней моей книге мне удалось покончить с моим невежеством.
Ваш во имя человечности и следовательно - науки
Поль де Крюи.
Врачи говорят нам, что есть неизлечимые болезни. Знаете ли вы, что такое неизлечимая болезнь? Это болезнь, о которой врачи ничего не знают. Сама болезнь не возражает против того, чтобы быть неизлечимой.
Чарльз Ф.Кэттеринг
I
Я не хочу умирать. Есть еще слишком много птиц, пения которых я не знаю, и мне потребуется много времени, чтобы изучить его. А я уже не моту рассчитывать прожить больше, чем двадцать лет. Сейчас, когда я начинаю писать эту историю подвигов борцов со смертью, мне тридцать девять лет; и статистики уже выглядывают из-за своих арифмометров и счетных линеек, чтобы сказать мне, что пятьдесят девять лет, - немного больше или немного меньше, - вит срок, который может рассчитывать средний американец мужского пола.
Но разве невозможно, что мои борцы со смертью, если я буду слушаться их, помогут мне обмануть свирепую арифметику статистиков?
Я ненавижу мысль о смерти. Слишком весело бороться с сильными, синими водами озера Мичиган. Я хочу срубить еще много тысяч молодых деревьев, построить баррикады из бревен и мешков с песком и помешать озеру снести наш дом, стоящий в конце Голодной улицы. Но... теперь уже скоро смерть придет ко мне так же, как она сейчас пришла к желтым кленовым и коричневым буковым листьям, которые опадают за моим окном в этот холодный октябрьский день.
В марте исполнилось тридцать девять лет с тех пор, как я взошел на мост жизни, среди, может быть, сотни тысяч других американцев, родившихся в этот же день этого же года, Все эти годы наша стотысячная когорта бедных и богатых, мужественных и робких подвергалась обстрелу невидимых стрелков, которых худощавый Карл Пирсон, знаменитый английский статистик. называет стрелками смерти.
Тридцать тысяч моих братьев и сестер, родившихся вместе со мной в марте 1890 года, уже пали, а нам, уцелевшим семидесяти тысячам, Карл Пирсон дал мрачное изображение наших шансов на дальнейшую жизнь. Оно просто, как рисунок ребенка. Оно ужасно, как судьба, Оно называется «кривой продолжительности жизни» в таблице смертности. Это всего только тонкая кривая, спускающаяся по листу бумаги. Каковы же мои шансы, когда я, тридцати-девятилетний, стою на этой кривой? До сих пор спуск с нее был довольно пологими удобным, но, начиная с сорока лет, я должен уже увертываться от метких выстрелов стрелков смерти, стреляющих не хуже чемпионов по стрельбе. Как раз теперь, когда я начинаю немного узнавать жизнь, мой путь на этой кривой спускается все круче; ряды моей когорты редеют быстрее. По ночам мне снится, что я скольжу с крутого склона этой кривой, как со скалы, в бездонную пропасть. Я жил недостаточно долго даже для того, чтобы примириться с необходимостью смерти.
Утром, после страшного сна, я просыпаюсь с мыслью о стройных черных дубах и крепких кудрявых кленах, ждущих ударов моего топора на берегу озера Мичиган, И я вспоминаю небольшую, но все растущую армию друзей, которые верят в меня, постоят за меня, укажут мне выход из отчаяния, охватывающего меня во время
