вихрь прибоя озера Мичиган, мое дыхание становится чаще, чем это бывало десять лет назад. Стареет мое сердце. Но я поднимаю двухсотфунтовый мешок и смеюсь, и черпаю силу в мысли, что, наперекор моей собственной смерти, вещество этого старого кровяного насоса. может жить вечно. Не слишком ли пессимистично большинство наших борцов со смертью? Не должны ли они тверже верить в прочность вещества, жизни, за сохранность которого они борются? Разве не хватает на всех мужества Жака Леба? Леб, много размышлявший над замечательным фактом сохранения жизнеспособности отделенной от животного ткани, написал: «Это приводит к предположению, что смерть не принадлежит к основным свойствам отдельной клетки. Смерть - участь только более сложных организмов, в которых различные типы клеток тканей находятся во взаимной зависимости».
Сохранение потомства инфузории на протяжении бесконечно длинного ряда поколений, также упомянутые выше данные Кареля позволяют некоторым ученым (в том числе, по-видимому, и Де-Крюи) думать о возможности бессмертия живого вещества. Здесь имеется, однако, принципиальная ошибка. Речь идет только о сохранении потомства исходной особи клетки, так как регулярно происходящий акт деления завершает собой индивидуальную жизнь одной особи, и получившиеся в результате деления две клетки находятся в начале своей индивидуальной жизни. Кроме того, постепенное осложнение организации высших животных, резкая специализация клеток и тканей, вызывая сложные взаимоотношения, усиливая действия продуктов распада и т.д., приводит к резкому уменьшению продолжительности жизни. Поэтому практически дело «борьбы со смертью» сводится не к осуществлению принципиально недостижимого бессмертия, а к такой радикальной борьбе со старостью, болезнями и другими причинами (главным образом социально-экономическими). сокращающими продолжительность жизни, чтобы смерть наступила естественно, в результате изнашивания организма; разумеется, при этом должна резко удлиниться и продолжительность человеческой жизни. В этом только смысле можно говорить о "борьбе со смертью». Прим. ред.
Если бы это было так! Ведь Леб не был человеком, способным обманываться необоснованными надеждами на немедленное продолжение жизни. И он пишет дальше: «В таком случае возможно, что один или несколько типов клеток вырабатывают вещество, которое постепенно отравляет такие важные органы, как, например, дыхательный центр».
С новой силой я тащу следующий мешок песка. Неужели какие-то еще неизвестные, еще не родившиеся исследователи не сумеют справиться когда-нибудь с этими, убивающими нас ядами? Старый Леб, с мрачно горевшими глазами, дополняет свои доводы: «Если это так, то преступление смерти нужно поставить в вину какой-то паршивой овце в стаде наших тканей и органов».
Рассмеявшись, я спешу со своим мешком к месту самого сильного прибоя. Неужели ни одному из всех изобретательных лабораторных работников не удастся превратить паршивую овцу в здоровую?
VII
Многих ученых рассмешит моя надежда. Моим учителем патологии был старый Альфред Скотт Уарсзин. Я боялся его и многим в нем восхищался. У пего был огромный, тридцативольмилетний опыт работы у секционного стола. Одним из его последних трудов была блестящая книга, «О старости», написанная им, тогда. мышцы его собственного сердца. уже предательски ослабели. В этой книге оп показывает мне, как нелепы мои мечты об удлинении жизни. Уарсзин был еще крепким, здоровым, румяным человеком, и жизнерадостность искрилась у него в глазах. Он умел смеяться, и его нельзя назвать пессимистом. Это был своего рода поэт - полу-веселый, полу-мрачный. Он установил закон: «Смерть - неизбежное последствие всякой жизни».
Aldred Scott Warthin - прим.мое
Потратив всю жизнь на трагическое, подробнейшее изучение трупов всех возрастов, от мертворожденных детей до людей, чудесным образом доживших до 83-или 90 лет, и все же умерших, Уарсзин пришел к следующему выводу:
Смерть начинается в самый миг таинственного соединения яйца матери со сперматозоидом отца. В этот миг живые часы, которые превратятся в тело ребенка, обладают наибольшим зарядом энергии. При погружении сперматозоида в яйцо, он теряет свой подвижный жгутик, приведший его к цели. Так бывает со всеми. Так было со мной. Еще в утробе матери я потерял жаберные щели, а перед самым рождением умер и осыпался мягкий, тонкий волосяной покров, защищавший меня. Прежде чем мне исполнилось восемь лет, погибли и выпали мои молочные зубы, в период полового созревания отмерла, выполнив свое таинственное назначение, зобная железа...
Зобная железа - загрудная, зобная или вилочковая железа- железа внутренней секреции, расположена грудной области, достигает своего максимального развития в возрасте от 6 до 14 дет, а затем постепенно перерождается. Влияет, по-видимому. на целый ряд функций организма- рост, борьбу с ядами и т.д. - Прим.ред.
Уарсзин, своего рода. ликующий наблюдатель смерти, доказывает мне, что в моем теле рука об руку с развитием, которое мы называем ростом и жизнью, идет разрушающая смерть. Это чудовищно и непреложно. Одна часть меня умирает, чтобы дать оставшейся более полную жизнь. Так, в конце концов, я должен умереть весь, чтобы дать место новым когортам людей, рожденным после моей когорты 1890 г. Я должен уступить дорогу моим детям... Только в моих детях, - слабое и горькое утешение, -я могу надеяться жить дальше.
Мне нечего возразить, и все же я восстаю против ужасной логики Уарсзина. Он глубоко ученый человек, но он всю жизнь провел в покойницкой и за микроскопом, разглядывая тонкие, красиво окрашенные срезы мертвых тканей. Я вспоминаю слова неуклюжего Раймонда Перла - и бодрость возвращается ко мне. Перл замечательно изучил вопрос о продолжительности жизни. Он лучший знаток могущества смерти. Отрывистые насмешки этого заики парализуют всякие попытки экспериментального продления жизни, но в конце своей книги «Биология смерти» Перл говорит мне: "Естественная смерть не является неизбежным последствием жизни".
Я делаю это своим девизом. Волны озера Мичиган играют у моих голых ног, ударяют в песчаную насыпь позади меня. Они стремятся к моему дому. С бьющимся сердцем я иду за новым мешком песка.
VIII
Увы, девиз, взятый мною из книги Раймонда Перла, не больше, как проблеск отдаленной надежды. Оснований надеяться на продолжение моей собственной жизни я в нем не нахожу. А сам Перл приводит множество оснований считать срок моей жизни уже установленным.
«Чем определяется, - спрашивает Перл, - то обстоятельство, что Джон Смит умирает 53 лет; а Генри Джонс доживает до гораздо более почтенного возраста - 85 лет?» Значительную часть своей жизни Перл изучал предельную продолжительность жизни животных, низших и высших. От ничтожных жучков до высокородных принцев и герцогинь, членов королевских домов Европы. Оп складывает, вычитает, делит -и разворачивает этот клубок цифр в простое, попятное, доступное чувству изображение.
«Человечество, с точки зрения продолжительности жизни, похоже на множество часов с восьмидневным заводом, принадлежащих небрежному владельцу, который завел их неодинаково и не заботится об их сохранности». (Какой прекрасный портрет небрежного бога!)
- Некоторые, - говорит Перл, - получили полный завод, и идут все
