Да, физически, органически, метаболически. Поскольку все это порошкообразное вещество, весь этот пепел, все эти обломки состоят из измельченной человеческой плоти, из людской угольной пыли, из останков тел.
И никакой душ тут не поможет.
Я был ими.
Солнце поднялось над Нью-Йорком, над разрушенным Манхэттеном, пронизывая слабым радужным свечением туман из пепла, отдельные пласты которого продолжали висеть над городом.
Я посмотрел в одно из двух окон, расположенных на южной стороне маленького трехэтажного особнячка, превращенного Фальсификаторами в безличный дом, в нечто вроде огромной мастерской, совершенно в духе времени, но со своим характером. В Нью-Йорке, чтобы остаться анонимным, лучше проявлять некоторую долю эксцентричности.
Передо мной открылось странное зрелище. Город, казалось, обступил со всех сторон какую-то огромную пустоту. Было ясно, что не видно ничего. Отсутствие в тот день стало тем единственным, что присутствовало.
Две огромные башни исчезли с лица земли, словно никогда и не существовали. Манхэттен, Нью-Йорк, Соединенные Штаты, весь мир очутились в параллельной вселенной. Во вселенной, где Всемирный торговый центр не нависает над Уолл-стрит, в очень спокойной, несуществующей вселенной, без всяких самолетов-самоубийц, без гигантского пожара, без взрывов.
Во вселенной, не имеющей шансов на существование.
Все начало утра я бродил по квартире, словно после долгого путешествия. Я узнавал детали своей жизни, которую на самом деле собирался покинуть.
Я ходил по длинному центральному коридору, служившему библиотекой. Шкафы высотой в человеческий рост стояли вдоль стен, друг напротив друга. Во время своей неспешной прогулки я смотрел на сотни толстых, тщательно расставленных томов, иногда легко касался их рукой, пытаясь снова соединиться с каждым, вспомнить содержавшийся в них опыт, заключавшуюся в них жизнь.
Книги, которые я покупал и хранил в течение своего долгого существования, находились в основном у меня в кабинете. Они лежали в комнатах, на прибитых к стенам разнообразных полках, аккуратно стояли в английском викторианском шкафу в гостиной. Научные трактаты были рассортированы по стеллажам в медицинской мастерской, некоторые, не очень важные, валялись кипами в подсобке или на третьем этаже.
Здесь, в коридоре, тоже выстроились книги. Хранимые в течение веков, но не приобретенные.
Эти книги я не покупал.
Я их написал.
Одна тысяча три тома.
Тысяча три тома, пронумерованных по двум параллельным принципам: номер серии, то есть обычные цифры, обозначавшие место произведения в процессе написания: том 1, том 2, том 3 и так далее.
А сверху на каждом экземпляре находилось еще одно число.
Ряд этих чисел начинался с 998. По левой стене – четные, по правой – нечетные.
Ряд заканчивался две тысячи первым годом – еще не завершенным произведением, носившим по первой нумерации номер 1003.
2001–1003 = 998.
Проделайте вычисления сами, если нужно.
Я начал писать свой повествовательный отчет в девятьсот девяносто восьмом году по христианскому летоисчислению, и тысяча три года спустя событие, которое приведет мир к критическому ряду катастроф, вынудило меня прервать создание живой библиотеки для того, чтобы спасти одну маленькую человеческую книжицу, одну повесть, состоящую из плоти, крови и нервов. Спасти в то самое время, как я готовился покинуть ее разрушающийся мир.
Ситуация сложилась еще более безнадежная, чем та, что мы пережили в башне, еще более безнадежная, чем положение этого разрушающегося мира. Настолько безнадежная, что она и была, похоже, нашим последним шансом.
Примерно полмиллиона лет мы наблюдаем за вами, чуть больше двенадцати тысяч лет мы регулярно посылаем своих Наблюдателей жить на Земле и внедряться в самые разные слои общества.
Раньше другой звездный конгломерат занимался этой частью неба, но мы их победили и вытеснили. Отныне только наша цивилизация имеет право тем или иным образом входить с вами в контакт.
Но практически никогда не входит.
За исключением нас, Наблюдателей.
Но даже если мы состоим с вами в отношениях на постоянной основе, то вы – в ответ, можно сказать, – никогда не входите в контакт с нами. Мы находимся в совершенно асимметричной ситуации, в односторонней связи, или, скорее, в связи, направления которой ни при каких обстоятельствах не пересекаются.
Мы – Наблюдатели. Мы шпионим за вами. В течение целых веков мы следим за целыми нациями.
Мы видим вас. Вы нас не видите. Мы знаем все о вашей жизни. А вы не знаете даже о нашем существовании.
Наша Миссия – максимально раствориться в обществе, в которое внедрился, на любой социальной ступени, и регулярно делать подробные и точные отчеты о его эволюции. От нас также требуется общее мнение о ситуации в вашем мире в переживаемый момент.
Естественно, никто никогда от меня не требовал создания тысячи трех томов, рассказывающих о тысяче трех годах, проведенных на этой планете. Наши технологии связи соединяют разум, как искусственный, так и естественный, напрямую и передают информацию по каналам вне измерений в бесконечное число раз быстрее скорости света. Помимо моих регулярно отправляемых в коммуникационный центр анализов, квантовое сознание Материнского Корабля видит то, что я переживаю каждый день, одновременно со мной, с разницей в пикосекунду.
А книги я написал, чтобы помнить о том, что сделал за эти века, в течение моих сменявших друг друга жизней.
То, что Материнский Корабль вовремя получает мои отчеты, прекрасно. То, что они надлежащим образом зарегистрированы в метамашинах планетарного контроля, тоже очень хорошо.
Но я хотел обрести память. Память осязаемую, видимую, отложившуюся одновременно и на некоем физическом объекте, и в глубине моего мозга.
Поэтому я быстро понял, в чем для меня заключается смысл литературы. Материнский Корабль не счел нужным этому препятствовать, просто приказал усилить меры безопасности и позаботиться о конфиденциальности информации.
С течением времени, по мере расширения библиотеки, я установил соответствующую систему для ее защиты. С течением веков и в результате эволюции земной техники я приобрел опыт настоящего специалиста. В первой половине девятнадцатого века я был даже взломщиком высокого класса в Центральной Европе и в Германии. Когда я сражался с бурами в Южной Африке, я придумал противопартизанскую тактику боя, приспособленную к новым методам ведения войны, которые применяли взбунтовавшиеся африканеры. Говорили, что сам Лоуренс Аравийский вдохновился нашими новациями, так же как и первые специальные подразделения, появившиеся в Азии во время китайско-японской войны тридцатых годов. В двадцатые годы я работал во Франции на производстве сейфов Фише[7]. Во время Второй мировой войны я служил в Блечли-парк, в британских шифровальных спецподразделениях, которые раскрыли код немецкой машины Энигма[8]. После смерти в 1945-м я воскрес в Соединенных Штатах, откуда с тех пор и не уезжал. И в этой американской жизни среди прочих освоенных мною прекрасных профессий я много раз обращался к электронике, применяемой в разнообразных системах безопасности.
Снаружи не видно ничего, но достаточно, не произведя соответствующих процедур, засунуть в квартиру мизинец, как очутишься в ловушке. В ловушке, облаченной в форму дома.
В ловушке, которую следует как можно быстрее покинуть, пока она не захлопнулась, пока не прибыла полиция.
Или пока она вас не убила.
Я хочу сказать, не заставила вас навсегда исчезнуть с лица земли.
Дом создан так же, как и я. У него двойная личина. Или даже тройная, если учесть его гражданскую внешность нормального жилища.
Двойная личина в том смысле, что это – машина-ловушка. А тройная в том смысле, что это – машина-организм.
Любая ловушка по определению двойственна, а любой человек по определению тройственен, мы знаем об этом уже миллионы лет.
В этом-то дом и похож на меня.
Первая личина – маска, персона, формирующая видимость реальности, это первый круг, круг явных феноменов.
Вторая личина – машина-ловушка, земная, задуманная и созданная согласно соответствующим эпохе технологиям. Это второй круг. Это секрет-приманка.
Поскольку под первым слоем мер безопасности, более или менее нормальным, более или менее легальным, более или менее невидимым, есть еще одна личина, перевернутая личина, личина секретного оружия. Нанотехнологического. Третий круг. Круг, из которого нет выхода.
Если – по тем или иным причинам – первый барьер не сработал или не сумел остановить вторжение, в игру вступает Невидимый Дом.
Он снабжен арсеналом, обнаружить который не способна ни одна земная машина, даже та система, чьим секретным резервом Дом является.
